«Интерпретация «фаустовского» сюжета в трагедии Гете «Фауст»»

Культура любого народа подобна горной гряде: в ней есть свои возвышенности и свои вершины. И вот такой вершиной в немецкой культуре является трагедия Гете «Фауст». Замысел трагедии возник у Гете, когда ему было чуть более 20 лет, а закончена трагедия была за несколько лет до его кончины, то есть писалась около 60 лет. Почему принято говорить о «Фаусте» как о произведении, которое в значительной степени несет на себе отпечаток эпохи Просвещения? Дело в том, что в основу сюжета здесь положено житие человека, вышедшего из-под опеки Бога, устремившегося к свободному познанию и совершенствованию окружающего его мира - и вставшего в конце концов на один уровень с Богом.

Надо сказать, что люди в художественном мире «Фауста» - это не столько «типические характеры», сколько составляющие «космоса», объекты борьбы между собой космического Добра и космического Зла, это - скорее символы людей, находящихся на разных ступенях познания, на разных ступенях подчинения Добру и Злу, Богу и Мефистофелю, двум силам, управляющим миром. А собственно Фауст в художественном мире трагедии Гете (что и свидетельствует об опоре Гете на традиции Просвещения) - это символ Человека вообще и одновременно - человека, сумевшего вырваться из неосознанного подчинения этим двум стихиям, познать их во всей их бесконечности и, отталкиваясь от стихии Зла и одновременно опираясь на нее, вести человечество к идеалам Добра, к идеалам гетевского Бога.

Взгляд Гете на Фауста - это взгляд на Человека вообще, способного выйти из слепого повиновения космическим стихиям, это - взгляд не «изнутри» этих стихий, а как бы извне. И в этом - просветительское новаторство Гете при разработке знаменитого «фаустовского» сюжета.

Надо сказать, что «фаустовский» сюжет лег в основу очень многих средневековых и постсредневековых народных легенд и литературных текстов: реально существовавший или мнимый доктор Фауст сыграл в развитии мировой культуры примерно ту же роль, что и реальный или воображаемый Дон Жуан, образ которого также лег в основу огромного количества фольклорных и литературных сюжетов. Но если «стержнем», объединяющим всех фольклорных и литературных Дон Жуанов, является великое сладострастие, то фольклорных и литературных Фаустов объединяет такой факт биографии, как заключение договора с дьяволом - во имя страсти к познанию. «Фаустовский» сюжет еще задолго до обращения к нему Гете обрел столь широкое распространение, что был даже увековечен в гравюре Рембрандта «Фауст вызывает духа».

Фауст в догетевской интерпретации традиционно рассматривался в народных преданиях и легендах, в авторских повествованиях и пьесах либо как жалкий, несчастный человечек, преступивший закон и за то обреченный на вечные муки, либо как обычный мошенник, либо как какое-то сверхъестественное, «дьявольское» существо. Это едва ли случайно. Как в рамках сформировавшейся еще в эпоху средневековья системы ценностей мог оцениваться человек, дерзнувший преодолеть в своем познании все мыслимые границы? По ряду данных, в основу множества легенд о докторе Фаусте легли некоторые факты биографии реально жившего в Германии XVI века доктора Фауста; есть много свидетельств о личных встречах с доктором Фаустом между 1507-1540 годами. Согласно этим данным, большую часть жизни реальный Фауст провел в Гейдельберге, в 1509 г. числился в списках студентов философского факультета Гейдельбергского университета, позже стал бакалавром и магистром. По другим данным, Фауст изучал магию в Краковском университете. Есть сведения о том, что Фауст одно время был школьным учителем, но был изгнан за «развращение» учеников. По ряду данных, слово «фауст»

обозначало не фамилию этого человека, но было своего рода ученым псевдонимом. По воспоминаниям очевидцев, реальный Фауст был в своем роде универсальной личностью - он занимался астрологией, алхимией, вызыванием теней умерших, гаданием по линиям руки и на кристалле, а также еще и лечил людей.

По ряду данных, реальный Фауст был человеком очень самонадеянным, по свидетельству Тритемия, реальный Фауст хвастал «таким знанием всех наук и такой памятью, что если бы все труды Платона и Аристотеля и вся их философия были начисто забыты, то он… по памяти восстановил бы их и даже в более изящном виде». Излишняя образованность и излишняя самонадеянность всегда были подозрительны - и постепенно жизнеописания Фауста стали обрастать все более фантастическими деталями и все дальше и дальше отходить от реальной биографии Фауста (если он в самом деле существовал). В конце концов «фаустовский» сюжет стал существовать совершенно независимо от жизни реального Фауста, так теперь для раскрытия сущности «фаустовского» сюжета, его символического значения и его эволюции в принципе не так уж и обязательно знать, существовал ли на свете реальный Фауст.

Реальный Фауст - сам по себе; «фаустовский» сюжет - сам по себе. Цель многих повествований о Фаусте состояла в том, чтобы унизить того, кто перешел привычную грань в познании мира. Вот, например, повествование о Фаусте Филиппа Бегарди: «Однако нередко мне жаловались на его мошенничества, и таких людей было множество. Ведь на обещания был он щедр, как Фессал, слава его была не меньше, чем Теофраста, а вот дела его, как я слышал, были весьма ничтожны и бесславны. Зато он хорошо умел получать или, точнее, выманивать деньги, а затем удирать, так что только и видели, говорят, как его пятки сверкали.

Да ведь ничего не поделаешь; что упало, то пропало». Фауст из «Народной книги», изданной в 1587 г., то вдруг сжирает полвоза сена, то вдруг обманывает весьма оригинальным образом торговца лошадьми. Взяв предварительно деньги и заставив исчезнуть купленную торговцем лошадь, Фауст к приходу возмущенного торговца «заснул». Когда же торговец потянул Фауста за ногу - нога вдруг «оторвалась», Фауст стал кричать «караул», и злополучный торговец в страхе бежал, забыв о своих деньгах. (А.Аникст, в частности, считал, что, имея в виду существование таких легенд, мы в настоящее время не можем с достоверностью сказать, кем был реальный Фауст - ренессансным мудрецом или ловким мошенником).

Построение «Народной книги» вообще очень жестко подчинено назидательным задачам. Именно поэтому в художественном мире «Народной книги» даже дух зла Мефистофель читает Фаусту проповедь, в которой осуждается отступничество Фауста от Бога. По этому случаю Мефистофель даже стихи сочинил:

* Знаешь что - молчи,
* По-пустому слов не мечи.
* Что имеешь, держи под замком:
* Беда сама идет в дом.






* Потому молчи, терпи и крепись.
* Таись и горем ни с кем не делись.
* Поздно, поздно Господа звать,
* Горе день за днем растет - не унять.

Длинная проповедь Мефистофеля выглядит странной в устах духа Зла. Особенное недоумение вызывают такие его слова: «Пусть же моя проповедь и поучение дойдут до твоей совести, хоть она и совсем у тебя потерялась. Не пристало тебе так доверяться дьяволу, коль скоро он господу пересмешник, лжец и разбойник». Только ведь в уста этого духа Зла тоже вложен наставляющий голос создателей «Народной книги», который всегда равен самому себе - и не может даже на время утрачивать своего единства. Итак, «предсказал дух Фаусту злосчастную его судьбу и исчез, оставив Фауста в полном смущении и меланхолии». Похожая трактовка «фаустовского» сюжета отразилась и в трагедии английского драматурга Кристофера Марло (до нас дошли две редакции трагедии - соответственно 1604 и 1616 года издания). Фауст в трагедии представлен человеком безусловно мудрым, многого достигшим и потому достойным всяческого уважения. Фауст у Марло - это фигура безусловно трагическая, и причина трагического конфликта заключена здесь в безумной гордыне Фауста:

* Познал он вскоре тайны богословья,
* Всю глубину схоластики постиг,
* И был он званьем доктора почтен,
* Всех превзойдя, кто диспуты с ним вел
* О тонкостях божественных наук.
* Его гордыни крылья восковые,
* Ученостью такою напитавшись,
* Переросли и самого его.
* И небеса, их растопить желая,
* Замыслили его ниспроверженье,
* За то, что он, безмерно пресыщенный
* Учености дарами золотыми,
* Проклятому предался чернокнижью.
* И магия ему теперь милей
* Любых утех и вечного блаженства.

И Фауст у Марло, стремясь к безмерному познанию, безмерной власти и безмерному наслаждению, заключает договор с Мефистофелем (одним из «сподвижников владыки Люцифера»), согласно которому уступает аду свою душу. Подобная традиция взгляда на Фауста оказалась очень продуктивной и отразилась даже и в первом переводе уже гетевского «Фауста», сделанном в 1837 г. переводчиком Губером. И перевод свой Губер снабдил следующим комментарием: «Смирение, сознание собственной немощи - удел человека, когда стоит он перед лицом невидимого создателя.