«Независимость личного сознания героя в поэме «Мцыри»»

Мцыри попадает под власть «обстоятельств» и хотя эти обстоятельства прямо не названы, логика поэмы приводит к тому, что сознание Мцыри вовсе не безразлично к внешним обстоятельствам - воспитание в чуждой среде лишило, героя необходимых жизненных сил. Перед смертью он мечтает о воле, его дух «прожег свою тюрьму», но обрести гармонию с естественной, жизнью он уже не в состоянии. Природа дала Мцыри непосредственное ощущение свободной и могучей жизни, но герой бессилен преодолеть слабость тела. И это зависит не столько от самого героя, сколько от внешних обстоятельств, от объективно сложившейся судьбы.

Стих поэмы с его смежной, парной рифмовкой, с постоянными ударениями в конце строк выражает неуемное стремление героя обрести родину, которое не исчезает, несмотря на реальную неудачу. Мцыри остался таким же вольнолюбивым, как и был. В сущности, его характер ни в чем не изменился: те же противоречия сознания, тот же порыв и та же обреченность, которая заложена в самой его судьбе.

Через его судьбу прошел разлад между естественным и социальным в нем. Социальное убило в нем жизненную силу, но не омрачило дух, тогда как у пушкинских героев обнаружились отнюдь не внутренние, а внешние связи с простыми человеческими коллективами. В этом смысле для Лермонтова, вероятно, было далеко не безразлично, куда именно помещать естественного человека. В современном обществе внутренний мир человека искажен и обезображен социальными отношениями. Поэтому никаких воспоминаний у такого героя просто уже не может быть, и, следовательно, помещение его в естественную среду выглядит либо искусственным, либо обнаруживающим присущую ему слабость. Полем деятельности для «естественного человека» может служить только родственная ему стихия. Всякое опрощение заранее отвергается как несостоятельное. Тем самым внутреннее стремление Мцыри к природе продиктовано его естественной натурой.

Трехдневное странствие Мцыри открыло ему смысл его собственного воспоминания, его неясной тоски по родному краю. В его сознании одинаково слиты картины природы и собственные действия. Прояснившееся от созерцания природы туманное воспоминание («И стало в памяти моей Прошедшее ясней, ясней»; «И вспомнил я наш мирный дом И пред вечерним очагом Рассказы долгие о том, Как жили люди прежних дней, Когда был мир еще пышней») непосредственно ведет к действию и рассказу о них. Вслед за вопросом: «Ты хочешь знать, что видел я на воле?» - следует рассказ о величественной природы выдержанный в антропоморфных образах, (затем воспоминание о прежней младенческой жизни в отцовском доме и, наконец, снова вопрос о поступках, совершенных Мцыри на воле: «Ты хочешь знать, что делал я па воле?», составляющий сердцевину поэмы.

Исследователи уже отмечали, что природа в «Мцыри» - не декорация, не некий живописный фон, обрамляющий повествование (Д. Максимов), что она внутренне активна и общественная (Ю. Лотман). Природа в «Мцыри» действительно далека от буколических пейзажей. В сущности, в «Мцыри», как часто у Лермонтова при сохранении предметности описаний, природа дается не ради этих пейзажных подробностей, а как большая и сложная философская тема. Природа не только сохраняет величие и красоту, которых так недостает человеческому обществу, но и обладает первозданной естественностью.

В природе он освобождается от социальных связей. Именно здесь, в столкновении с природой, слабый телом юноша ощутил необычайный прилив сил, гармонию телесного и духовного. Но природа не только таит безграничные опасности, она приносит и чистые радости любви, первого робкого и неясного, почти детского чувства. Следом за опасностью наступает просветление. Чередование эпизодов подчеркивает непреднамеренность, стихийную вольность природной среды. И Мцыри легко, непринужденно переходит от одного чувства к другому. Природа напрягает душевные силы юноши, дает ему отдых, утоляет жажду, приносит счастье любви. Два эпизода символизируют природную цельность и полноту. Оба они с наибольшей силой выявляют духовное и физическое могущество вольной юности. Эпизод с грузинкой раскрывает духовный мир Мцыри, его жажду счастья, любви, добра, ого приверженность прекрасному миру. Грузинка возникает как некое прекрасное виденье, сопровождаемое простыми и чудными звуками:

* И ближе, ближе все звучал
* Простая песня то была,
* Грузинки голос молодой,
* Но в мысль она мне залегла,
* Так безыскусственно живой,
* И мне, лишь сумрак настает,
* Так сладко вольный, будто он
* Незримый дух ее поет.
* Лишь звуки дружеских имен
* Произносить был приучен.

Эпизод с грузинкой в то же время обнаруживает полноту желаний Мцыри и недостижимость для него простого счастья, ого принципиальную невозможность. Чувство Мцыри остается томлением, тоской, оно овеяно печалью и грустью. Полнота естественной, природной любви оборачивается обременительной тяжестью для слабого юноши, теряющего сознание. Слишком велики впечатления бытия и слишком непосильно их бремя. Недаром любовь к грузинке становится отрадным сном и воспоминанием о сладостном блаженстве, а далее следует признание в недостижимой цели:

* Но скоро в глубине лесной
* Из виду горы потерял
* И тут с пути сбиваться стал.

Природа открывает Мцыри свои душевные и предметные богатства, но как только юноша вступает в непосредственное соприкосновение с ее дарами, его посещает тоска. Особенно отчетливо это состояние обнаруживается при встрече с идеальными созданиями природы. Немощь тела дает себя чувствовать скорее не в борьбе с препятствиями - Мцыри, как правило, их преодолевает,- а в непосредственном проявлении естественного чувства любви, переживания природы и наслаждения ее красотой. Всем этим подчеркивается невозможность слияния с жизнью природы, невозможность жить в естественном состоянии. В образах гор, огонька, звезды передается недостижимость и одновременно заманчивость счастья, острое чувство цели и отсутствие путей к ней:

* Лишь серебристой бахромой
* На небесах в полночный час
* Вершины цени снеговой
* Так гаснет яркая звезда!
* Вдали сверкали надо мной,
* Хотелось мне… Но я туда
* Да в берега плескал поток.
* Взойти не смел.
* В знакомой сакле огонек
* То трепетал, то снова гас