«Принцип изображения душевной жизни героя в романе «Воскресение»»

Принцип изображения душевной жизни, отвергнутый Толстым в начале его литературного пути («повести Пушкина голы как-то»), сыгравший такую большую роль в «Анне Карениной», стал в романе «Воскресение» главенствующим для психологической характеристики героини. Душевная жизнь раскрывается не столько во внутреннем переживании, сколько во внешнем проявлении - жесте, поступке, «сцене». Здесь психологизм Толстого в чем-то существенном сходен с чеховской манерой.

Показательно, что в своем последнем романе Толстой не только широко изобразил революционеров, но отдал им много сочувствия. В их среде, а не под воздействием Нехлюдова возрождается к новой жизни Катюша Маслова. И все же, высоко ценя нравственные качества «политических» (правда, не всех - есть среди них и высокомерные догматики вроде Новодворова), Толстой не приемлет их способы борьбы за справедливую жизнь. Роман заканчивается цитатами из Евангелия, которое читает Дмитрий Нехлюдов, надеясь найти в нем спасительный путь. Эту концовку, как известно, резко критиковал Чехов (в одном из писем).

«Воскресение» как бы подвело итог всему творчеству Толстого 80-90-х годов. В художественном плане задачи универсального обличения и моральной проповеди были осуществлены этим романом. В канун революционных событий 1905 года перед всей литературой и перед Толстым тоже - встали как главные иные задачи.



В конце 90-х - начале 900-х годов в произведениях, дневниках и письмах Толстого усиливаются ноты активности, нередко оправдывается борьба, действенное вмешательство в жизнь, чаще возникают сомнения в том, что непротивление и христианская любовь - действительные средства переустройства жизни. Страстная критика ухода от жизни, монастырского затворничества в «Отце Сергии» (повесть закончена в 1898 г.) в известной мере направлена и против религиозно-нравственного учения самого Толстого, которое тоже было уходом от реальной жизни, от кипящей в ней борьбы. По меткому слову Короленко, это учение - своеобразная «часовенка», где Толстой спасался «от мучительных житейских противоречий».

В отличие от повестей и рассказов 80-х годов и даже от романа «Воскресение» в повестях начала 900-х годов поведение главного героя, изображаемого с безусловным авторским сочувствием, не подтверждает идеи самосовершенствования и непротивления, но, напротив, отрицает догму толстовского учения, утверждает «настоящую», деятельную жизнь (Хаджи-Мурат в одноименной повести, Альбина и Иосиф Мигурские в рассказе «За что?»). В созданной в этот период драме «Живой труп» писатель сочувствует Федору Протасову, хотя его жизнь и поступки во многом противоречат учению, которое продолжает проповедовать в публицистических работах Толстой.

В высшей степени показателен тот факт, что в условиях общедемократического подъема накануне первой русской революции Толстой сделал революционеров предметом художественного изображения (последние редакции «Воскресения», рассказы «Божеское и человеческое», «Фальшивый купон»). Отрицая, как и прежде, целесообразность «насильственного» революционного действия, Толстой вместе с тем открыто высказывает сочувствие революционерам.

Революцию 1905 года Толстой, как известно, не понял и отстранился от нее. Разгоревшейся во время революции классовой борьбе он противопоставил требование добрых, незлобивых личных отношений («Корней Васильев»); жестокой и бесплодной, с его точки зрения, революционной «насильственной» деятельности - «истину» об «агнце», который победит всех («Божеское и человеческое»); а царю советовал вместо расправы с революционным движением добровольно отказаться от власти и связанного с ней «греха» («Посмертные записки старца Федора Кузьмича»).

Но как главная в его творчестве этих лет выдвинулась тема борьбы с самодержавным деспотизмом («Хаджи-Мурат», «За что?»). Вновь пробудился интерес к истории декабристов, хотя замысел романа о них и теперь не был осуществлен. В русской литературе конца XIX - начала XX века, несомненно, Толстому принадлежит первое, главенствующее место. Его авторитет - не только как писателя, но как выдающейся, несравненной личности - был громадным. Общеизвестны суждения на этот счет Чехова, Горького, Куприна, Бунина, многих зарубежных писателей - Роллана, Т. Манна, Голсуорси и других.