«Обличение тупой и самодовольной администрации в "Истории одного города" М. Е. Салтыкова-Щедрина»

С именем М. Е. Салтыкова-Щедрина связан расцвет русской сатиры во второй половине XIX века. Большой художник и глубокий мыслитель, блестящий публицист и литературный критик, талантливый журнальный редактор и организатор молодых творческих сил, Щедрин был выдающимся деятелем русского освободительного движения и русской литературы.

Одним из шедевров Салтыкова-Щедрина, блистательно реализовавшим его концепцию общественно-политической сатиры, была "История одного города". Уже не только по общественному значению, но и по масштабам художественного дарования и мастерства журнальная критика ставила имя автора "Истории одного города" рядом с именами Толстого и Тургенева, Гончарова и Островского.

В произведении Щедрина речь идет не о каком-то узком отрезке отечественной истории, а о таких ее чертах, которые сопротивляются течению времени, которые остаются неизменными на разных этапах отечественной истории. Сатирик ставит перед собой головокружительно смелую цель — создать целостный образ России, в котором обобщены вековые слабости ее истории, достойные сатирического освещения коренные пороки русской государственной и общественной жизни. В "Истории одного города" автор разоблачал глубокий аморализм самодержавия, бесчинства фаворитизма, авантюры дворцовых переворотов. Сказание о градоначальницах особенно богата историческими аналогиями и намеками. Здесь угадываются события и черты нравов царствований Екатерины I, Анна Иоанновны, Анны Леопольдовны, Елизаветы, Екатерины II. В "Истории одного города" Щедрин поднялся до правительственных верхов: в центре этого произведения — сатирическое изображение взаимоотношений народа й власти, глуповцев и их градоначальников.

Писатель убежден, что бюрократическая власть является следствием "несовершеннолетия" гражданской зрелости народа.

В глуповских градоначальниках обобщаются черты разных государственных деятелей различных исторических эпох. Глуповскую историю иначе и не напишешь, вся она сводится к смене самодурных властей, массы остаются безгласными и пассивно-покорными воле любых градоначальников.

Глуповское государство началось с грозного окрика: "Запорю!", и с тех пор искусство управления глуповцами состоит лишь в разнообразии форм этого сечения: одни градоначальники секут глуповцев без всяких объяснений— "абсолютно", другие объясняют порку "требованиями цивилизации", третьи добиваются, чтобы сами обыватели желали быть посеченными. В глуповской массе изменяются лишь формы покорности: в первом случае обыватели трепещут бессознательно, во втором — с осознанием собственной пользы, в третьем — возвышаются до трепета, исполненного доверия к властям.

В образах двадцати двух градоначальников — краткие характеристики глуповских государственных людей, сатирические образы наиболее устойчивых отрицательных черт русской истории. Богдан Пфейфер, "голштинский выходец", "ничего не свершив, сменен в 1762 году за невежество". Иван Матвеевич Баклан "кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого" — известной в Москве колокольни. Двоекуров "подавал твердую надежду" тем, что ввел в употребление горчицу и написал записку о необходимости "рассмотрения наук", но испугался и "не мог сего выполнить": решительность "вообще не была в его нравах". Эраст Андреевич Грустилов отличался нежностью и чувствительностью сердца, но дань с откупа повысил до пяти тысяч рублей в год и имел "много наклонностей, несомненно, порочных". Фердыщенко при не очень обширном уме был еще и косноязычен. Маркиз де Санглот любил петь непристойные песни. Дю Шарло обожал надевать женское платье и лакомиться лягушками — он оказался женщиной. У Беневоленского была любовная связь с купчихой Распоповой, он у нее по субботам обедал пирогами с начинкой.

Онуфрий Негодяев разместил вымощенные его предшественниками улицы и из добытого камня настроил себе монументов. Он "постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях", и привел город к полному разорению и голоду. Бородавкин запомнился тем, что грозил глуповцам показать, "где раки зимуют", и строил на " песце ", чтобы выстроенное " грохнулось ". Великанов прославился тем, что обложил в свою пользу жителей данью по три копейки с души.

Перехват-Залихватский "въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки". Уставы и циркуляры, сочинением которых прославились градоначальники, бюрократически регламентируют жизнь обывателей вплоть до мелочей — "Устав о добропорядочном пирогов печении".

Высмеивая бюрократическую безмозглость русской государственной власти, Щедрин рисует образ Брудастого. В голове этого деятеля вместо мозга действует что-то вроде шарманки, периодически наигрывающей два окрика: "Разорю!" и "Не потерплю!" Рядом с Брудастым — градоначальник с искусственной головой — Прыщ. Голова у него фаршированная, поэтому он не способен быть администратором, его девиз — "Отдохнуть-с". И хотя глуповцы вздохнули при новом начальстве, жизнь их изменилась мало: и в том и в другом случае судьба города находилась в руках безмозглых властей.

Литературовед Дмитрий Николаев определяющую роль в идейно-художественном своеобразии творчества Салтыкова-Щедрина приписывал гротеску. Гротескные образы "Истории одного города" многочисленны: градоначальники Брудастый, майор Прыщ, маркиз де Санглот, который "летал по воздуху в городском саду", или, например, клопы, защищавшие в период смуты Дуньку толстопятую, и другие, не менее нелепые образы. Гипербола и гротеск в творчестве Салтыкова-Щедрина — это особые формы образного повествования, помогающие проникнуть в суть явлений, как отмечал сам писатель, разоблачить "ту, другую, действительность, которая любит прятаться за обыденный фантом и доступна лишь очень и очень пристальному наблюдению. Без этого разоблачения невозможно воспроизвести всего человека, невозможен правдивый суд над ним".

Благодаря своей жестокости и беспощадности сатирический смех Салтыкова-Щедрина в "Истории одного города" имеет великий очистительный смысл. Надолго опережая свое время, сатирик обнажал полную несостоятельность существовавшего в России полицейско-бюрократического режима.

Лев Толстой, говоря о современной ему общественной системе, писал: "Я умру, может быть, пока она не будет еще разрушена, но она будет разрушена, потому что она уже разрушена на главную половину в сознании людей".