«Анализ поэмы Пушкина «Домик в Коломне»»

Поэма «Домик в Коломне» при жизни Пушкина была напечатана дважды: в альманахе «Новоселье» (1833) и в составе его книги «Поэмы и повести» (1835). Ставшая известной спустя несколько лет после ее создания, она была расценена как очередное и, может быть, самое очевидное свидетельство «оскудения» таланта Пушкина. В 1839 г. критик «Галатеи» определил поэму как «забавный анекдот, удачно вставленный в русские, в подражание итальянским, октавы, для них только написанный».20 Подобная трактовка не преодолена по сию пору. Лукавое предупреждение поэта: «. . .ничего Не выжмешь из рассказа моего», - оказалось поистине пророческим. Замысел Пушкина несколько проясняется, когда мы рассматриваем поэму в процессе ее создания.

Первые октавы, развившиеся в 1830 г. в Болдине в поэму «Домик в Коломне», написаны Пушкиным несколько ранее. Известен черновой автограф строк, тесно связанных тематически с началом болдинской поэмы (ПД, № 134). Приведем их первоначальный вариант:

* Пока меня словесники бранят
* За цель стихов моих - иль за бесцелье,
* И журналисты строго мне твердят,
* Что ремесло поэта - не безделье,
* Что славы громкой мне добиться вряд,
* Что в желтый дом могу на новоселье
* Как раз попасть - и что пора давно
* Мне сочинять прилично и умно.
* Пока серьезно требуют журналы,
* Чтоб я воспел победы россиян
* И написал скорее мадригалы
* На бой или на бегство персиян,
* А русские Камиллы, Аннибалы
* Вперед идут

Рукописные источники текста произведения представлены и так называемым «беловым автографом с поправками». Он выполнен на листах большого формата, сложенных вдвое. Первый из этих листов сохранил два стихотворных фрагмента, обладающих самостоятельным значением вне полного текста поэмы. Из двух этих фрагментов только один выделен в большом академическом собрании сочинений Пушкина. Проследим процесс работы поэта над «беловым автографом с поправками».

Антикритика на булгаринский отзыв о главе седьмой «Евгения Онегина». Булгарин в конце марта 1830 г. писал в «Северной пчеле»: «Итак, надежды наши исчезли! Мы думали, что автор «Руслана и Людмилы» устремился па Кавказ, чтобы напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов - и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый. Сердцу больно, когда глядишь на эту бесцветную картину!».

Развернутая метафора войны - издевательски переосмысленный совет Булгарина воспеть «великие события на Востоке». Булгарин вспомнил саркастическое надеждинское сравнение Пушкина с Наполеоном, - поэт шутливо обосновывает это уподобление: «А стихотворец, о, с кем равен он? Он Тамерлан или Наполеон». Булгарин отчитывает поэта за то, что тот искажает смысл в угоду рифме, Пушкин вроде бы простодушно соглашается: «Мне рифмы нужны; все готов сберечь я» - и виртуозно играет рифмой (тройной к тому же). Булгарин предваряет свою рецензию эпиграфом из «Евгения Онегина»:

* Как стих без мысли в песне модной,* Дорога зимняя гладка,

негодует на сниженное описание Москвы в романе и подытоживает: «Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца «Руслана и Людмилы» и теперь с сожалением видим печальный поход его Онегина, тихим шагом, по большой дороге нашей словесности». Пушкин откликается на это:

* Со станции на станцию шажком,
* Как говорят о том оригинале,
* Который, не кормя, на рысаке
* Приехал из Москвы к Неве-реке.
* Скажу, рысак!
* Парнасской иноходец
* Его не обогнал бы.

В «Домике в Коломне» Пушкин осваивал качественно иную - повествовательную - октаву. Вместо единой синтаксической конструкции, обнимающей всю строфу, болдинская октава распадается на несколько предложений с обычным переносом их из одной строки в другую, осложненных к тому же попутными (вводными) замечаниями. На одну октаву здесь обычно приходится до четы-рех-пяти отдельных предложений, когда же повествование сменяется диалогом, то число предложений достигает одиннадцати-тринадцати. Излюбленная синтаксическая конструкция - присоединительная с оттенком противопоставления («А в самом деле: я бы совладел. . .»; «И хоть лежу теперь на канапе»; «Что за беда? не всё ж гулять пешком. . .» и т. п.) . В то же время каждая строфа в «Домике в Коломне» едина по теме. Тема задается обычно в первом двустишии (иногда неполном, реже дополненном частью третьего стиха), далее идет неожиданный поворот ее, чтобы в коде сделать еще один поворот - иногда к заявленному вначале, иногда в сторону:

* Об ней жалели в доме, всех же боле Кот Васька.
* После вдовушка моя
* Подумала, что два, три дня - не доле
* Жить можно без кухарки; что нельзя
* Предать свою трапезу божьей воле.
* Старушка кличет дочь:
* «Параша!» - «Я!»
* «Где взять кухарку? сведай у соседки,
* Не знает ли.
* Дешевые так редки».

Поэма «Домик в Коломне» вроде бы никаких авторских указаний па использованный в ней пародийный план не имеет. Так всегда казалось. Однако обращение к беловому автографу поэмы помогает такое указание обнаружить. Правда, оно не столь прямое, как в случае с «Графом Нулиным», но - по совокупности с изложенными выше наблюдениями - довольно выразительно.