«Начало духовного пути Александра Блока»

О, весна без конца и без краю —

Без конца и без крат мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

А. Блок

В целом поэзия Блока воспринимается как на редкость откровенная и искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися в его эпоху общественно-историческими противоречиями.

Связующим началом этой поэзии, точкой притяжения ее различных и многообразных тем служит образ самого поэта (или, точнее, лирического героя), от лица которого идет лирическая исповедь. Блок открыто и прямо (как редко кто до него) утверждал в поэзии свою литературную личность, свое \"я\". Он сам охарактеризовал все свои стихи как растянувшийся на много лет \"дневник его жизни\".

Но великий лирический поэт, говоря о себе и о своем, всегда говорит за всех и об общем. Потому что истинный поэт всегда \"эхо мира, а не только нянька своей души\", по крылатому выражению М. Горького. Поэзия Александра Блока потому и приобрела такое мощное и широкое звучание, что этот лирик, сумев почувствовать и воплотить в своем творчестве главное и решающее в жизни века — ту борьбу нового со старым, которая составила основное содержание исторического процесса, обрел право говорить уже не только от своего имени, но и от лица всего своего поколения, от лица тех, кого он назвал \"детьми страшных лет России\":

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы — дети страшных лет России —

Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы —

Кровавый отсвет в лицах есть.

Время, история, буря века, бушевавшая вокруг Блока, — вот та среда, в которой рождалась его великая поэзия, и реальная русская жизнь предреволюционных лет всегда просвечивает сквозь ее сюжеты, символы и метафоры. Поэтому глубоко прав был Блок, когда однажды, выступая перед публикой со своими стихами, в ответ на просьбу прочесть \"о России\" сказал: \"Это всё — о России\".

Путь \"среди революций\", пройденный Александром Блоком, был отнюдь не легким и не гладким.

Идут часы, и дни, и годы,

Хочу стряхнуть какой-то сон,

Взглянуть в лицо людей, природы,

Рассеять сумерки времен,.,—

писал Блок, и именно это составляло суть и пафос его напряженных идейных и художественных исканий. Сумерки того времени, когда он жил и писал, порой, бесспорно, затемняли его зрение. Но вместе с тем сама жизнь властно переучивала поэта, вела его за собой и помогала ему стряхнуть с себя тяготившие его \"сны\".

А начал Блок как раз с полного погружения в \"сны\", с исповедания веры в возможность религиозно-нравственного преображения мира и \"духовного\" обновления человечества. Испытывая сильное воздействие модных в ту пору философских и художественных воззрений (особенно глубоким было влияние, оказанное мистическим поэтом и философом Владимиром Соловьевым), он пытался найти в вере в потусторонние \"миры иные\" ответ на свои еще неотчетливые духовные запросы и тревожные предчувствия.

В юношеской лирике Блока (\"Стихи о Прекрасной Даме\") все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда. Все в этой лирике \"робко и темно\", зыбко и туманно, подчас неуловимо, только \"намек\" весенней песни, только клочок светлого неба, какие-то отблески, ка кие-то \"клики\"... И все это знаки \"нездешних надежд\" на вселенское \"непостижное чудо\", на явление Вечной Девы, Прекрасной Дамы, \"величавой Вечной Жены\", \"Девы-Зари — Купины\", в образе которой для Блока воплощалось некое всеединое божественное начало, долженствующее \"спасти мир\" и возродить человечество к новой, идеально-совершенной жизни.

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —

Все в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо.

И молча жду, — тоскуя и любя...

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд,

Там жду я Прекрасной

Дамы В мерцаньи красных лампад...

Эта тема ожидания и предчувствия каких-то чудесных перемен — господствующая в юношеской лирике Блока. Поэт уже и тогда чувствовал неясную тревогу, ловил ее \"знаки\", уже и тогда замечал, что вокруг него ширится и растет \"буря жизни\" (знаменательно в этом смысле стихотворение \"Гамаюн, птица вещая\"), но еще страшился этой бури и пытался укрыться от нее в идеальный мир своей мечты и фантазии, где нет ни человеческих слез, ни мук, ни крови, а только музыка, розы, лазурь, \"улыбки, сказки и сны\'.\'.

Даже свои \"земные\", вполне реальные переживания и впечатления юный Блок пытался перетолковать в духе мистической веры, как нечто \"сверхреальное\". Впрочем, живое чувство истинного поэта подчас сопротивлялось этому и упрямо прорастало сквозь зыбкую оболочку условного, мифологизированного мира, в котором он пребывал. Поэзия сплошь и рядом побеждала в ранних стихах Блока метафизику. И тогда пейзажи и любовные сюжеты обретали художественную плоть, как, например, в рассказе о безмолвных встречах с любимой девушкой (\"Мы встречались с тобой на закате...\"), где вечерний туман, рябь воды, камыш и весло, которым вооружена героиня, создают эстетическое, эмоциональное впечатление вне каких-либо мистических истолкований, и даже \"вечерние свечи\", загоравшиеся на песчаной косе, теряют свой иносказательный смысл, оказываясь на поверку тонкоствольными соснами, освещенными заходящим солнцем. .

Конкретно-чувственное, эмоциональное, непосредственное ощущение жизни все более властно проникало в лирику Блока — и тогда появлялись такие стихи, как, к примеру, \"Мне снились веселые думы... \", в которых еще притягательная для поэта тема \"сбывшегося чуда\" разрешается в зримой и пластически совершенной картине весеннего ледохода, и ледоход этот не иносказательный, а совершенно реальный, петербургский, и \"веселые красные люди\" с топорами — это реальные петербургские плотники, смолившие лодки на Большой Невке, где и наблюдал их поэт.

Но наиболее существенно, что в интимный лирический мир Блока с каждым годом все более настойчиво врывались впечатления социальной действительности. Мирные деревенские пейзажи, на фоне которых развер тывался мистический роман поэта с его Прекрасной Дамой, вытесняются резко очерченными, часто фантасмагорическими картинами большого города Петербурга. И вот что особенно знаменательно: как только поэт стал внимательнее, пристальнее вглядываться в окружавшую его реальную жизнь, ему открылись ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия — голод голодных и сытость сытых, и в нем громко заговорила совесть.