«Фердинанд в драме «Коварство и любовь»»

Фердинанд у Шиллера — натура активная, наступательная. Он открыто декларирует свои гуманистические убеждения. «Хотят разлучить? — отвечает он Луизе.— Но кто же в силах разорвать союз двух сердец или. разъединить звуки единого аккорда?.. Я — дворянин? Подумай, что старше — мои дворянские грамоты или же мировая гармония? Что важнее — мой герб или начертание небес во взоре моей Луизы: «Эта женщина рождена для этого мужчины»?»

Слова Фердинанда вводят нас в особую атмосферу шиллеровского стиля, по-ораторски возвышенного и страстного. В речи Фердинанда — обилие риторических вопросов, восклицаний. И содержание ее публицистично. Фердинанд громогласно отвергает несовместимое с естественными человеческими взаимоотношениями право наследственных привилегий.

Мы только что говорили о влиянии на Шиллера романа Руссо «Новая Элоиза». Уместно теперь вспомнить еще об одном произведении, которое поразило молодого Шиллера и которое он перечитывал в то время, когда работал над своей драмой. Это — «Ромео и Джульетта» Шекспира, знаменитая пьеса о трагической любви. Шекспировские герои страдают не от сословных различий, перед ними предстали иные препятствия — старинные родовые феодальные распри, которые погубили в конце концов их по-юношески чистую, прекрасную любовь. Почти двести лет отделяет шекспировскую пьесу от шиллеровской. Трагедия великого английского драматурга отразила юность нового мира, связанную с эпохой Возрождения, когда казалось, что перед человечеством раскрылись необозримо светлые просторы. И хотя Шекспир завершил свою трагедию словами — «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»,— всей пьесой он выразил глубочайшую уверенность в торжестве великих гуманистических идеалов. Захваченные единым чувством, Ромео и Джульетта меньше всего размышляли о том, что им предстоит: для них внешний мир как бы перестал существовать, и они полностью пренебрегли им. Шекспир с беспримерным искусством показал неодолимость человеческой страсти.

У Шиллера не было и не могло быть такого оптимизма. Он не только знал последующие трагедии Шекспира — «Гамлет», «Отелло», «Король Лир» и другие, в которых вера в осуществимость гуманистических идеалов была сильно поколеблена, в которых показана царящая везде власть эгоизма и своеволия. Штиллер — писатель иной эпохи — видел, что дряхлеющий антигуманный мир обладает еще огромной силой: Ничтожный морально, этот мир все еще крепок и безжалостно уничтожает все ростки нового. Изменились и герои Шиллера — по сравнению с шекспировскими они кажутся не столь непосредственными, более рефлектирующими. Шекспир показал страсти, у немецкого драматурга большую роль играют этические размышления.

Фердинанд и Луиза едины в своей любви, в отрицании неразумности окружавших их социальных отношений, но они и противостоят друг другу. Луиза обаятельна, прекрасна, честна и скромна, подлинно нежный цветок, но вместе с тем боязлива и неуверенна, она никак не может отвлечься от того, что она дочь бедняка, и порой чувствует себя как-то приниженно. Фердинанд же — иная натура. Он ничего не боится, весь предан любви и готов отстоять свое счастье. «Пусть между нами,— пламенно говорит он Луизе,— вырастут целые горы — для меня это лишь ступени, по которым я взлечу к своей Луизе. Бури, насылаемые на нас враждебным роком, еще сильнее раздуют пламень чувств моих, опасности придадут моей Луизе еще большую прелесть... Отринь же страх, моя любимая! Я сам, сам буду тебя стеречь, как дракон стережет подземное золото. Доверься мне! Я буду твоим ангелом-хранителем. Я заслоню тебя от ударов судьбы, приму за тебя какую хочешь муку, капли не пролью из кубка радости — все до одной принесу тебе в чаше любви. Опираясь на эту руку, моя Луиза сможет легкой стопою пройти по дороге жизни...»

Как отличается эта тирада Фердинанда от тихой речи Луизы. Гипербола следует у него за гиперболой. Горы — ступеньки, по которым он пойдет к Луизе. Бури еще сильнее раздуют пламя его сердца. А сравнения какие — он будет стеречь ее, как дракон стережет подземный клад! Рок, судьба, мировая гармония — вот какими понятиями оперирует Фердинанд. Кажется, что он не знает иных масштабов, кроме масштабов вселенной. Шиллера часто обвиняли в неестественности языка его положительных героев. На первый взгляд это действительно так. Но если мы вникнем в характер шидлеровского героя и в обстоятельства, когда он произносит свои тирады, мы сможем найти им известное оправдание. Велика, огромна страсть Фердинанда, другой на его месте, возможно, и спокойнее бы говорил, а он не может. Как ни возвышенна речь Фердинанда, ей нельзя отказать в подкупающей искренности, страстности и проникновенности.

Если с появлением Луизы в драме начал звучать лирический тон, то высокая патетика Фердинанда расширяет его, придавая ему черты подлинного пафоса. Фердинанд весь в мечтах, в мире идеалов, которые являются для него выражением глубоких убеждений. Он бесконечно верит в них, и ему кажется, что ничто и никто не может воспрепятствовать претворению их в жизнь. А если и встретятся препятствия, он их легко преодолеет. Отсюда — из этой внутренней уверенности в правоте своей — его пафос, который непосредствен и лиричен, лишен той несколько суховатой рассудочности, которая свойственна значительной части просветительской литературы XVIII столетия. Его голос — голос открытого сердца.

В этом же явлении, когда на сцене впервые встречаются главные герои, основная сюжетная ситуация приобретает более широкое звучание и более глубокое обоснование. Фердинанд — дворянин, он прекрасно знает аристократический моральный кодекс, знает, каково положение страны и какими путями и средствами добыто благополучие его отца-президента. Он бесповоротно отверг дворянский образ жизни и стал горячим сторонником гуманистических взглядов о полном равноправии людей. Любовь к простой девушке — единственное, что он может противопоставить отвергнутому им миру,— воспринимается им как ниспосланное и одобренное небом искупление за преступления отца. «Что еще, кроме моей любви,— говорит он,— способно искупить те проклятия, которые падут на мою голову из-за того, что отец грабит страну?» Это уже новая мысль, новый поворот темы. Речь идет уже не только о сословных различиях, а о судьбах родной страны,
о политике правящих кругов. Социальная тема приобретает политический характер.
В последующих явлениях первого акта Шиллер переводит действие в кабинет президента — всесильного министра одного из многочисленных немецких княжеств. В этих сценах главный конфликт обрастает новыми мотивами, и в конце акта перед нами прямое столкновение представителей двух противоположных взглядов на жизнь и назначение человека. В каждом явлении президент представлен в соприкосновении с иным лицом: сначала — со своим секретарем, потом — с гофмаршалом Кальбом, наконец — с сыном.
Не ощущая ни малейшей опасности, уверенный в своем могуществе, фон Вальтер, узнав об отношениях Фердинанда к дочери учителя музыки, позволяет себе шутить, причем шутит грубо, развязно, и это выявляет его низменный характер. Сын ухаживает за хорошенькой девчонкой — значит, у него недурной вкус, «он морочит голову этой дурочке, будто у него серьезные намерения? Тем лучше,— значит, он достаточно находчив и врет ей с три короба. Пожалуй, будет еще президентом. И ко всему имеет успех? Отлично. Это явный знак, что он удачлив. Кончится этот фарс появлением на свет здорового внука? Чудесно! Я выпью лишнюю бутылку малаги за свежий побег на моем родословном древе и уплачу штраф за обольщение девицы» (

Но президент шутит лишь изредка. Стоит слегка затронуть его честолюбие, как он выпускает когти безжалостного хищника. В ответ на реплику Вурма по поводу легкомысленного его отношения к принесенному им известию о любви сына к дочери музыканта фон Вальтер тотчас же отрезает: «Вам известно, Вурм, что, раз поверив, я уже не разуверяюсь, и гнев мой не знает предела». Произвол его действительно безграничен. В дальнейшем выясняется, что теми же безнравственными принципами он руководствуется и в государственной деятельности. Облик президента приобретает зловещие черты. Самоуверенный, беспринципный политический авантюрист, он захватил власть преступным путем и вынужден находить все новые и новые пути и средства для того, чтобы удержать ее в своих руках. Герцог — верховный властитель страны — решил вступить в законный брак, фаворитка герцога для отвода глаз получит формальную отставку, но поскольку она сохранит, конечно, вес при дворе, то она не должна выйти за сферу президентского влияния, и лучше всего, если Фердинанд женится на брошенной любовнице. Таков, казалось бы, простой план, составленный президентом,— план, который стремительно усложнил всю интригу драмы.