«Главная радость жизни в поэтике Твардовского»

Молодость его была трудной, но было в ней много светлого, хорошего, что смог унести с собой в жизнь. И начинающим писателям он не желал легкой жизни. хотя по себе знал, как иные трудности могут отравить жизнь и что дальше будет все труднее, «как по-своему мне сейчас труднее, чем в моей трудной молодости», но человек обязан «находить в себе силы одолевать трудности и обретать, может быть, главную радость жизни» .

Сам он, несомненно, умел «находить в себе силы», чтобы обрести главную радость жизни:

* И что мне малые напасти
* И незадачи на пути,
* Когда я знаю это счастье
* Не мимоходом жизнь пройти.

* Не мимоездом, стороною
* Ее увидеть без хлопот,
* Но знать горбом и всей спиною
* Ее крутой и жесткий пот.

Перелистайте том писем Твардовского. Сколько таких крупиц понимания чужого горя, стремления облегчить чью-то беду, переложить, если можно, часть ее на свои плечи, найдете вы там! И это — лишь малая доля того, что делал в этом плане Твардовский. Однако все это не надо понимать так, будто был он прост и доступен. Часто бывал он труден не только для других — для самого себя. Многие вспоминают, что у него было сложное чувство собственного достоинства, которое многим казалось гордыней; поставленные перед самим собой задачи в русской литературе были чрезвычайно высоки, — только по ним одним соизмерял он свою жизнь. И когда читаешь воспоминания о нем, перед глазами встает реальный человек — «живой, дорогой и трудный», обладающий удивительной притягательной силой обаяния своей личности.

В одном из писем А. П. Чехов писал: «…когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором, даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться»’.

Вероятно, то же чувство испытывали Ф. Абрамов и Ч. Айтматов, Я. Брыль и В. Быков, К. Воробьев и Ю. Трифонов, А. Прасолов и А. Жигулин — всех и не перечислишь, кому казалось «легко и просто быть литератором», когда в литературе был Александр Трифонович Твардовский. Но почему был? Он есть и будет в литературе всегда.

Мнение Твардовского становилось для писателей законом, от него исходила некая притягательная сила, не поддаться которой было невозможно. Это был «огромный духовный костер, который обогревает нас и сегодня, — писал Федор Абрамов. — Не знаю, ктокак, а я и сегодня,- когда пишу — с кем советуюсь, на кого оглядываюсь? На Твардовского»1

Многое видел и предвидел Твардовский, вот почему его строка отзывается через 20, 30 и 40 лет. Кто в наше время не слышал о книге Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо»? Сейчас вышла и другая ее книга — «Последние свидетели». Обе книги — одного жанра, которому нет пока точного определения. Более двух десятилетий назад Твардовский написал стихотворение, оставшееся почему-то в «пасынках»:

* Лежат они, глухие и немые,
* Под грузом плотной от годов земли —
* И юноши, и люди пожилые,
* Что на войну вслед за детьми пошли,
* И женщины, и девушки-девчонки,
* Подружки, сестры наши, медсестренки,
* Что шли на смерть и повстречались с ней
* В глухих краях иль на родной сторонке…

И еще раньше «на той войне незнаменитой» поэт понимал, очень хорошо понимал, что «у войны не женское лицо». Разве не о том стихотворение «Письмо»? О враче, недавней выпускнице института, что «в пути (войны) возмужала, стала крепче чуть-чуть», «а бывало — нет сил. Первый раненый, помню, мне воды подносил»? И на это слово Твардовского позднее откликнулась Светлана Алексиевич.

Эпиграфом к произведениям Алеся Адамовича и Янки Брыля, Василя Быкова и Даниила Гранина, Вячеслава Кондратьева и Константина Воробьева, да просто ко всему периоду нынешней советской литературы можно с полным правом поставить строки Твардовского: «Суда живых — не меньше павших суд». И не случайно, выступая в Останкинской студии на творческом вечере, Федор Абрамов назвал нынешний период в нашей литературе — периодом Твардовского

«Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Чем-чем, а «роковыми минутами» наша эпоха не обделена. Твардовский прекрасно понимал это. И в наши дни с особой силой по-новому зазвучали многие строки поэта, датированные 50—60-ми годами. Нещадно изобличающие, бичующие бюрократизм, очковтирательство, показуху: «И вели за шагом шаг эти знаки всуе, без отрыва от бумаг дальше указуя», «и особый наш уклад, что от мала до велика все у нас руководят» или «обозначено в меню, а в натуре нету». Немало таких строк и в посмертно опубликованной поэме «По праву памяти».