«Сатирические произведения Зощенко»
Сочинение
Родился в семье художника. В 1913 году окончил гимназию и поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Не окончив курса, отправляется добровольцем на фронт. Был ранен, отравлен газами и демобилизован в чине штабс-капитана. В 1918 году Зощенко вступил добровольцем в Красную Армию, в 1919 году демобилизовался и в течение нескольких лет переменил несколько профессий: был сапожником, актером, телефонистом, агентом уголовного розыска, счетоводом. Первый рассказ Зощенко был опубликован в 1921 году в «Петербургском альманахе».
Первая книга Зощенко «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова» (1922) представляет собой сборник коротких юмористических новелл, где от лица героя-рассказчика повествуется о разных забавных происшествиях, действующими лицами которых являются по преимуществу мещане, пытающиеся освоиться в новых революционных условиях.
Люди эти у Зощенко наивно полагают, что революция — «праздник на их улице» и совершалась лишь затем, чтобы обеспечить именно им возможность привилегированного и беспечального существования. Именно «маленькие люди» нового времени, составившие большинство населения страны, претендовали на роль хозяев жизни, главных действующих лиц. Поэтому монтер в одноименном рассказе полагает, что фигура номер один в театре — это, конечно, он, Иван Кузьмич Мякишев, а не тенор и не дирижер. «На общей группе, когда весь театр... снимали на карточку, монтера этого пихнули куда-то сбоку — мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтер говорит: «Ах так, говорит. Ну так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрите тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать» — и «выключил по всему театру свет...» Помощник начальника милиции маленького городка товарищ Дрожкин («Административный восторг»), к удивлению публики, «среди населения гуляет собственной персоной... С супругой... ну прямо как простые смертные. Не гнушаются». Облеченный властью «товарищ Дрожкин» видит себя в образе вседержителя, которому все дозволено: и расстрелять на месте чью-то свинью, оказавшуюся «среди... общего пешеходного тротуара», и «отправить в отделение» собственную «неосторожную супругу», осмелившуюся «вмешиваться в действия и распоряжения милиции», «за рукав хватать...»
Произвол начальства совершенно бесконтролен и безнаказан. Народ в зощенковских рассказах многолик, многословен, проявляет активность, участвует в импровизированных представлениях и зрелищах; однако, когда от него требуется веское слово, — замолкает, при малейшей опасности или ответственности — пасует. Персонажи рассказа «Гримаса нэпа», пассажиры поезда, возмущены поведением молодого человека, который «кричит и командует», как им кажется, прислугой — старухой, обвешанной тюками, и характеризуют его действия как «форменную гримасу нэпа».
Среди них начинается брожение: «Это... эксплуатация переростков! Нельзя же так кричать и командовать на глазах у публики! Это унижает ейное старушечье достоинство», «... это невозможно допущать такие действия. Это издевательство над несвободной личностью». Человека, «который с усиками», обвиняют в буржуйских замашках, в «нарушении уголовного кодекса труда»: мол, прошли те времена, да и с нэпом пора кончать. Однако, когда выясняется, что старуха — мать молодого человека, «среди публики некоторое замешательство произошло.
Некоторый конфуз: дескать, вмешались не в свои дела. ... Оказывается, это всего-навсего мамаша». Можно выделить две главные разновидности зощенковских рассказов. В одних персонаж совпадает с рассказчиком: герой рассказывает о себе, сообщает подробности о своей среде и биографии, комментирует свои поступки и слова («Кризис», «Баня» и др.). В других — сюжет отделен от рассказчика (герой — не рассказчик, а лишь наблюдатель описываемых событий и поступков). Но и здесь точно так же, как и в первом случае, сам рассказ с его характеристиками и оценками мотивирован персональными свойствами рассказчика. Таковы, например, рассказы «Прискорбный случай», «Рабочий костюм» и т.д. Рассказчик связан с лицом, о котором повествует, биографически или идейно, явно сочувствует своему герою и переживает за него. Единство персонажей и повествователя — принципиальная установка в творчестве Зощенко.
В лице автора-повествователя Зощенко отображает определенный тип писателя, тесно слившийся со своим героем. Он оговаривает его парадоксальность («оно покажется странным и неожиданным»): «Дело в том, что я — пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде. ... Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя». Соединение самоочевидной «пародийности», стилизованности «пролетарской литературы» с отсутствием дистанции между персонажем, автором и читателем делает такое саморазоблачение в глазах читателя особенно наглядным и комичным.
Этот своеобразный литературно-психологический прием, разработанный и обоснованный самим писателем, Зощенко называл «перестройкой читателей». «... Я стою за перестройку читателей, а не литературных персонажей, — отвечал писатель своим корреспондентам в печати. — Ив этом моя задача. Перестроить литературный персонаж — это дешево стоит. А вот при помощи смеха перестроить читателя, заставить читателя отказаться от тех или иных мещанских и пошлых навыков — вот это будет правильное дело для писателя». Помимо произведений сатирических, есть у Зощенко вещи автобиографического характера: детские рассказы и неоконченная повесть «Перед восходом солнца» (1943). Значительное место в творчестве писателя занимают фельетоны, представляющие собой прямые отклики на «сообщения с мест» и письма читателей.
Крупные произведения Зощенко разнообразны по жанру и манере повествования. Повесть «Мишель Синягин» (1930) отличается от юмористических рассказов лишь развернутым сюжетом; «Возвращенная молодость» (1933) может быть названа сатирической повестью лишь весьма условно, так как автор изображает в ней своего героя — пожилого профессора, влюбленного в легкомысленную девицу и пытающегося вернуть себе молодость, — насмеш- 203 ливо, но вместе с тем и сочувственно. «Голубая книга» (1934) представляет собой объединенный общим замыслом сборник юмористических новелл и комментариев к ним, рисующий, по мысли автора, «краткую историю человеческих отношений», данных глазами сатирика. В середине 40-х годов сатирические произведения Зощенко перестали появляться в печати. Отсутствие работы. Нищета. Голод. Продажа домашних вещей. Занятие сапожным ремеслом. Отчуждение от читательской среды, изоляция от многих вчерашних друзей и знакомых, переходивших при встрече с Зощенко на противоположную сторону улицы или не узнававших его. «В сущности, судьба Зощенко, — писал В.Каверин, — почти не отличается от бесчисленных судеб сталинского террора. Но есть и отличие, характерное, может быть, для жизни всего общества в целом: лагеря были строго засекречены, а Зощенко надолго, на годы, для примера был привязан на площади к позорному столбу и публично оплеван.
Потом, после смерти Сталина, вступило в силу одно из самых непреодолимых явлений, мешающих развитию естественной жизни страны, — инерция, боязнь перемен, жажда самоповторения. К положению Зощенко привыкли. Дело его унижения, уничтожения продолжалось по-прежнему совершенно открыто — в нем уже участвовали тысячи людей, новое поколение. Теперь оно свершилось безмолвно, бесшумно...»
Персонажи Зощенко напоминают жителей бессмертного города Глупова Салтыкова-Щедрина: они так же унижены, с таким же растоптанным чувством собственного достоинства, с такой же рабской психологией, так же «запущены» и «заморочены»... А главное, они бедны, как говорил Щедрин, сознанием собственной бедности. Обращаясь к читателям, как две капли воды похожим на его персонажей, Зощенко помогал им открыть глаза на самих себя.
Смеясь над чужой глупостью, ограниченностью, выморочностью, читатели учились смеяться над собой, видели со стороны себя, и это не выглядело слишком обидно: ведь автор сочувствовал им. Они, то есть мы, сегодняшние читатели, тоже опознавали пошлость, которую Зощенко умел обозначить. Единственный читатель, которому дали выступить на похоронах Зощенко, сказал: «Вы не только смешили, вы учили нас жить...»
Первая книга Зощенко «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова» (1922) представляет собой сборник коротких юмористических новелл, где от лица героя-рассказчика повествуется о разных забавных происшествиях, действующими лицами которых являются по преимуществу мещане, пытающиеся освоиться в новых революционных условиях.
Люди эти у Зощенко наивно полагают, что революция — «праздник на их улице» и совершалась лишь затем, чтобы обеспечить именно им возможность привилегированного и беспечального существования. Именно «маленькие люди» нового времени, составившие большинство населения страны, претендовали на роль хозяев жизни, главных действующих лиц. Поэтому монтер в одноименном рассказе полагает, что фигура номер один в театре — это, конечно, он, Иван Кузьмич Мякишев, а не тенор и не дирижер. «На общей группе, когда весь театр... снимали на карточку, монтера этого пихнули куда-то сбоку — мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтер говорит: «Ах так, говорит. Ну так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрите тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать» — и «выключил по всему театру свет...» Помощник начальника милиции маленького городка товарищ Дрожкин («Административный восторг»), к удивлению публики, «среди населения гуляет собственной персоной... С супругой... ну прямо как простые смертные. Не гнушаются». Облеченный властью «товарищ Дрожкин» видит себя в образе вседержителя, которому все дозволено: и расстрелять на месте чью-то свинью, оказавшуюся «среди... общего пешеходного тротуара», и «отправить в отделение» собственную «неосторожную супругу», осмелившуюся «вмешиваться в действия и распоряжения милиции», «за рукав хватать...»
Произвол начальства совершенно бесконтролен и безнаказан. Народ в зощенковских рассказах многолик, многословен, проявляет активность, участвует в импровизированных представлениях и зрелищах; однако, когда от него требуется веское слово, — замолкает, при малейшей опасности или ответственности — пасует. Персонажи рассказа «Гримаса нэпа», пассажиры поезда, возмущены поведением молодого человека, который «кричит и командует», как им кажется, прислугой — старухой, обвешанной тюками, и характеризуют его действия как «форменную гримасу нэпа».
Среди них начинается брожение: «Это... эксплуатация переростков! Нельзя же так кричать и командовать на глазах у публики! Это унижает ейное старушечье достоинство», «... это невозможно допущать такие действия. Это издевательство над несвободной личностью». Человека, «который с усиками», обвиняют в буржуйских замашках, в «нарушении уголовного кодекса труда»: мол, прошли те времена, да и с нэпом пора кончать. Однако, когда выясняется, что старуха — мать молодого человека, «среди публики некоторое замешательство произошло.
Некоторый конфуз: дескать, вмешались не в свои дела. ... Оказывается, это всего-навсего мамаша». Можно выделить две главные разновидности зощенковских рассказов. В одних персонаж совпадает с рассказчиком: герой рассказывает о себе, сообщает подробности о своей среде и биографии, комментирует свои поступки и слова («Кризис», «Баня» и др.). В других — сюжет отделен от рассказчика (герой — не рассказчик, а лишь наблюдатель описываемых событий и поступков). Но и здесь точно так же, как и в первом случае, сам рассказ с его характеристиками и оценками мотивирован персональными свойствами рассказчика. Таковы, например, рассказы «Прискорбный случай», «Рабочий костюм» и т.д. Рассказчик связан с лицом, о котором повествует, биографически или идейно, явно сочувствует своему герою и переживает за него. Единство персонажей и повествователя — принципиальная установка в творчестве Зощенко.
В лице автора-повествователя Зощенко отображает определенный тип писателя, тесно слившийся со своим героем. Он оговаривает его парадоксальность («оно покажется странным и неожиданным»): «Дело в том, что я — пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде. ... Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя». Соединение самоочевидной «пародийности», стилизованности «пролетарской литературы» с отсутствием дистанции между персонажем, автором и читателем делает такое саморазоблачение в глазах читателя особенно наглядным и комичным.
Этот своеобразный литературно-психологический прием, разработанный и обоснованный самим писателем, Зощенко называл «перестройкой читателей». «... Я стою за перестройку читателей, а не литературных персонажей, — отвечал писатель своим корреспондентам в печати. — Ив этом моя задача. Перестроить литературный персонаж — это дешево стоит. А вот при помощи смеха перестроить читателя, заставить читателя отказаться от тех или иных мещанских и пошлых навыков — вот это будет правильное дело для писателя». Помимо произведений сатирических, есть у Зощенко вещи автобиографического характера: детские рассказы и неоконченная повесть «Перед восходом солнца» (1943). Значительное место в творчестве писателя занимают фельетоны, представляющие собой прямые отклики на «сообщения с мест» и письма читателей.
Крупные произведения Зощенко разнообразны по жанру и манере повествования. Повесть «Мишель Синягин» (1930) отличается от юмористических рассказов лишь развернутым сюжетом; «Возвращенная молодость» (1933) может быть названа сатирической повестью лишь весьма условно, так как автор изображает в ней своего героя — пожилого профессора, влюбленного в легкомысленную девицу и пытающегося вернуть себе молодость, — насмеш- 203 ливо, но вместе с тем и сочувственно. «Голубая книга» (1934) представляет собой объединенный общим замыслом сборник юмористических новелл и комментариев к ним, рисующий, по мысли автора, «краткую историю человеческих отношений», данных глазами сатирика. В середине 40-х годов сатирические произведения Зощенко перестали появляться в печати. Отсутствие работы. Нищета. Голод. Продажа домашних вещей. Занятие сапожным ремеслом. Отчуждение от читательской среды, изоляция от многих вчерашних друзей и знакомых, переходивших при встрече с Зощенко на противоположную сторону улицы или не узнававших его. «В сущности, судьба Зощенко, — писал В.Каверин, — почти не отличается от бесчисленных судеб сталинского террора. Но есть и отличие, характерное, может быть, для жизни всего общества в целом: лагеря были строго засекречены, а Зощенко надолго, на годы, для примера был привязан на площади к позорному столбу и публично оплеван.
Потом, после смерти Сталина, вступило в силу одно из самых непреодолимых явлений, мешающих развитию естественной жизни страны, — инерция, боязнь перемен, жажда самоповторения. К положению Зощенко привыкли. Дело его унижения, уничтожения продолжалось по-прежнему совершенно открыто — в нем уже участвовали тысячи людей, новое поколение. Теперь оно свершилось безмолвно, бесшумно...»
Персонажи Зощенко напоминают жителей бессмертного города Глупова Салтыкова-Щедрина: они так же унижены, с таким же растоптанным чувством собственного достоинства, с такой же рабской психологией, так же «запущены» и «заморочены»... А главное, они бедны, как говорил Щедрин, сознанием собственной бедности. Обращаясь к читателям, как две капли воды похожим на его персонажей, Зощенко помогал им открыть глаза на самих себя.
Смеясь над чужой глупостью, ограниченностью, выморочностью, читатели учились смеяться над собой, видели со стороны себя, и это не выглядело слишком обидно: ведь автор сочувствовал им. Они, то есть мы, сегодняшние читатели, тоже опознавали пошлость, которую Зощенко умел обозначить. Единственный читатель, которому дали выступить на похоронах Зощенко, сказал: «Вы не только смешили, вы учили нас жить...»