«Трагедия человека в рассказах Бабеля»
Сочинение
За пафосом революции Бабель разглядел иной ее лик: он понял, что революция — это экстремальная ситуация, обнажающая тайну человека. То, что стало дозволенным в экстремальной ситуации революции, показывает Бабель, накладывает печать на будущих людей.
В новелле «Письмо» история о том, как «кончали» сначала брата Федю, а потом «папашу», на иерархической шкале жизненных ценностей героя занимает то же место, что и просьба «заколоть рябого кабанчика» и прислать его в посылке, или расспросы о «чесотке в передних ногах» оставшегося в домашнем хлеву любимого жеребчика Степы. Но в самом конце рассказа все освещается другим и резким светом. Автор рассказывает о фотографии, где сняты сыновья — убитые «папашей» и «бившие «папашу»: оба «чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье…» И это — оценка.
Бесстрастно, казалось бы, описана сцена убийства старика-еврея казаком Кудрей. «Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой,— читаем мы знаменитые строчки из рассказа «Берес-течко» — Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.
* — Если кто интересуется,— сказал он, — нехай приберет. Это свободно…»
Но нельзя не заметить: бесстрастие писателя мнимое. Его отношение к убийству вырастает из вековечной гуманистической нормы, осуждающей насилие. Отсутствие любви и симпатии к герою выступает как отчужденность автора и тем самым внутри себя содержит оценку.
В новелле «Письмо» история о том, как «кончали» сначала брата Федю, а потом «папашу», на иерархической шкале жизненных ценностей героя занимает то же место, что и просьба «заколоть рябого кабанчика» и прислать его в посылке, или расспросы о «чесотке в передних ногах» оставшегося в домашнем хлеву любимого жеребчика Степы. Но в самом конце рассказа все освещается другим и резким светом. Автор рассказывает о фотографии, где сняты сыновья — убитые «папашей» и «бившие «папашу»: оба «чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье…» И это — оценка.
Бесстрастно, казалось бы, описана сцена убийства старика-еврея казаком Кудрей. «Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой,— читаем мы знаменитые строчки из рассказа «Берес-течко» — Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.
* — Если кто интересуется,— сказал он, — нехай приберет. Это свободно…»
Но нельзя не заметить: бесстрастие писателя мнимое. Его отношение к убийству вырастает из вековечной гуманистической нормы, осуждающей насилие. Отсутствие любви и симпатии к герою выступает как отчужденность автора и тем самым внутри себя содержит оценку.