«Космогонический мир «Фауста»»

Взгляд Гете на мир был диалектическим. Он мыслил мироздание не как некое замкнутое единство, в котором все составные части хорошо проложены друг к другу, а как нечто изначально проникнутое принципом развития, созидания, творчества… Мировой жизненный процесс мыслился Гете как смена положительных и отрицательных явлений, как их взаимодействие и борьба». Высшее Добро и Зло - это для Гете две бесконечные стихии, местом слияния которых является земля, а если более конкретно - человеческая душа. Эти стихии борются друг с другом и уже тем самым - и сосуществуют, и взаимодействуют друг с другом: одна из этих сил недействительна без другой. Мефистофель говорит о себе: Я - часть силы той, Что без числа Творит добро, Всему желая зла.

Бог заключает пари с Мефистофелем, духом Зла, отдавая Фауста в его распоряжение - во имя торжества Добра. Да и в конце концов сам Бог говорит Мефистофелю. Вот Фаустом овладевает божественное чувство любви - но чувство это дергает за ниточку Мефистофель, вследствие чего Фауст становится виновником гибели своей возлюбленной, Маргариты, ее ребенка, ее матери и ее брата. И далее Фауст идет по пути познания и изменения жизни, по пути служения человечеству - под руку с Мефистофелем. Фауст строит прекрасный город - но место для строительства ему расчищает Мефистофель. Вот Фаусту нужна для грандиозного строительства земля, на которой живет супружеская пара - Филемон и Бавкида, - и вся беда в том, что Филемон и Бавкида никуда переселяться не хотят, не хотят расставаться со своей привычной жизнью. И вот раздраженный Фауст поручает дело переселения стариков… Мефистофелю:

И душа Фауста теперь вновь в руках Мефистофеля - ибо Фауст в этот момент, передоверяя «черную» работу переселения своему врагу-союзнику Мефистофелю, молча благословляет и «мефистофельские» средства «добровольного» переселения. А как иначе может действовать Мефистофель, если, во-первых, по самой своей сущности он способен желать только зла, а, во-вторых, ему нужно выиграть спор о Фаусте, то есть о Человеке - а значит, загрязнить душу Фауста таким количеством тяжких грехов, чтобы была исключена сама возможность спасения. Чем более жестоким будет «переселение» - тем более тяжкая вина ляжет на Фауста (ведь в конце концов поручил переселение Мефистофелю именно он) и тем ближе, следовательно, Мефистофель будет к окончательной победе. И вот Мефистофель приступает к действиям, о которых позже «докладывает» Фаусту:

* Мы кинулись сюда бегом.
* Дела не кончились добром.
* Мы в дверь стучались к ним раз сто,
* Но нам не отворил никто.
* Мы налегли, не тратя слов,
* И дверь слетела с косяков.
* Мы сообщили твой приказ,
* Они не стали слушать нас.
* Мы не жалели просьб, угроз,
* Но не был разрешен вопрос.
* Конец желая положить,
* Мы стали вещи выносить.
* Тогда их охватил испуг,
* И оба испустили дух.
* А гость, который был там скрыт,
* Сопротивлялся и убит.





* Меж тем как все пошло вверх дном,
* От искры загорелся дом.
* И эти, трупы к той поре,
* Втроем сгорели на костре.

Фауст в трагедии - это многослойный символ. Это символ пробудившегося Человека и одновременно символ оправдавшего свое свободное бытие Человечества (в самом деле, одному реальному человеку непосильна та ноша Добра и Зла, которую принял на себя гетевский фауст). Но в космогонический мир трагедии входит и просто человек, человек, живущий в рамках земной необходимости, по законам окружающей микросреды. Этот человек - Маргарита, любимая Фаустом и погубленная им. Образ Маргариты сочетает в себе два начала - это красивый человек, открытый всем стихиям: Маргарита устремлена душой к Богу, но она же - и слепой объект той «мефистофельской силы», которая под видом божественного чувства любви на нее обрушивается.

Борьба этих двух стихий достигает в ее душе высшего драматизма. Устремленная к Богу, она становится убийцей своей матери и своего ребенка, фактически виновницей гибели своего брата. И в ее полуобезумевшем мозгу до самого конца борются два начала - стремление вырваться к жизни и любви (благо, Фауст предлагает бежать) и одновременно - осознание своей трагической обязанности умереть во искупление.

Последний выбор она делает все же - в пользу искупительной казни. И тем самым - спасает свою душу. Ибо в момент отказа от побега она окончательно принимает всю ответственность на себя - и, значит, с этого момента она полностью свободна от власти Мефистофеля. Фауст - это не просто Человек, но одновременно и Человечество, объемлющее бесчисленное количество таких, как Маргарита. И борьба между небом и адом за душу Фауста - это одновременно и борьба за душу Маргариты. До самого конца идет напряженная борьба за душу Фауста. Но составляющая этого спора - и спор о душе Маргариты. Ведь, в конечном счете, так же как сумма определяется слагаемыми, сущность Человека вообще определяется судьбами миллионов и миллиардов конкретных людей - равно как и, напротив, спор о Человеке вообще есть одновременно и спор о каждом конкретном человеке… В финале первой части спор о душе Маргариты достигает кульминационного момента:

* МЕФИСТОФЕЛЬ Она осуждена на муки!
* ГОЛОС СВЫШЕ Спасена!
* Это - первое предупреждение Мефистофелю.

Космогонический мир «Фауста», безусловно, на каком-то субстратном срезе отразился на дальнейшем развитии мировой культуры. Трудно говорить о непосредственном влиянии, однако многие элементы космогонического мира трагедии «Фауст» мы можем встретить в таких совершенно различных даже по времени написания произведениях, как «Анатэма» Леонида Андреева, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова.

Человеческие пороки вечны, но теперь все, что совершалось черного, преступного, злодейского, совершалось свободными людьми на основе их свободного выбора. И человек начинал понимать, что, выходит, его собственная природа значительно более несовершенна, нежели могли предположить просветители XVIII века. И вот в европейскую романтическую литературу начала XIX века властно входит образ романтического злодея. Каждое новое поколение с неизбежностью отталкивается от культурного наследия, созданного отцами, - отталкивается в том смысле, что одновременно и опирается на него, и отрицает его.

Без этого невозможно развитие. В какой-то момент просветительская концепция человеческой природы обнаружила свою ограниченность - надежды, которые возлагались просветителями на «освобожденного» человека, не сбылись, и вот в литературу вошел «романтический злодей».

Пройдут еще десятилетия - и пересмотру будет подвергнут сам подход к человеку как к носителю непременно либо абсолютного Добра, либо абсолютного Зла, либо хотя бы и как к полю битвы между абсолютным Добром и абсолютным Злом. В литературу войдет уже реальный человек, а литература в свою очередь возьмет на себя в какой-то мере роль науки, изучающей реальную человеческую природу. Наиболее ярко проявит себя такой подход в литературном направлении, условно называемом натурализмом.