«Образ Чацкого по произведению И.А Гончарова»

Главная роль, конечно, - роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием. У него есть и сердце, и при том он безукоризненно честен. Словом- это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или как рекомендует его горничная Лиза, он «чувствителен, и весел, и остер». Он искренний и горячий деятель. Чацкий рвется к «свободной жизни» и требует «службы делу, а не лицам».

Всякий шаг, почти всякое слово в пьесе тесно связано с игрой чувства его к Софье, раздроженнго какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Он и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье. До других ему дела нет.

Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу, не найдя ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой только «мильон терзаний».

«Мильон терзаний» и «горе»!- вот что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим : ум его беспощадно поражал больные места врагов. Он чувствовал свою силу и говорил уверено. Но борьба его истомила. Чацкий, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе- и наносит удар всем, но не хватило у него мощи против соединенного врага. Он впадает в преувеличения, почти в нетрезвость речи, и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух о его сумасшествии.

Он перестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Александр Андреевич точно « сам не свой», начиная с монолога «о французике из Бордо»,- и таким остается до конца пьесы. Впереди пополняется только «мильон терзаний».

Если бы у него явилась одна здоровая минута, если бы не жег его «мильон терзаний», он бы, конечно, сам сделал себе вопро c: «Зачем и за что наделал я всю эту кутерьму?» И, конечно, не нашел бы ответа.

Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную. Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной не им, а уже начатым веком. Чацкий требует места и свободы своему веку : просит дела, но не хочет прислуживаться и клеймит позором низкопоклонство и шутовство. Его идеал «свободной жизни» определителен : это свобода от всех цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода - «вперить в науки ум, алчущий познаний»…

Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого. И кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела- будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике- на группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы : от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед- с другой.

Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состариться когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия.