«Судьба Николая Лескова»
Сочинение
Судьба Николая Лескова (1831–1895) – одна из самых драматических и поучительных глав в истории русской литературы XIX столетия. Пора творчества, духовные искания писателя могучего дарования пришлись на необычайно сложную пореформенную эпоху. Время вызвало в российском общественном движении \"появление разночинца, как главного, массового деятеля\", а это внесло решительную новизну в характер освободительной борьбы, обозначив ее \"разночинский\" период. Подорвавшая устои крепостничества эпоха тем не менее изобиловала \"следами и \"переживаниями\" крепостного века в экономике и политике, в общественном и индивидуальном сознании.
Лескову, который был истинным разночинцем по своим родовым корням и житейскому опыту, предстояло познать \"трудный рост\" (XI, 508), испытать в силу \"невыработанности\" мировоззрения и мятежности натуры притяжения к полярным общественным группам, направлениям, пережить отталкивания от чуждого во имя утверждения своего подлинного \"Я\", ошибаться, озаряться прозрениями и чувствовать, что нет конца-края дороге к истине: \"Я лишь ищу правды в жизни, и, может быть, не найду ее\" (X, 298). (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Судьба Николая Лескова. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.)
Как и у его гениального современника Льва Толстого, все это было большим, нежели \"противоречия только личной мысли\": \"трудный рост\" Лескова обусловили в высшей степени сложные, противоречивые условия, \"социальные влияния, исторические традиции, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества...\" 4. В писательском и гражданском хождении Николая Лескова наблюдалось искреннее стремление служить социальному прогрессу, интересам народного большинства, но восхождение неумолимо осложнялось драматическим в своем существе упованием на возможность усовершенствования неправедного общества \"изнутри\", с помощью христианско-нравственных, реформистски-просветительских рецептов. Выступления писателя против революционных концепций преобразования мира оказывались в несогласуемом противоречии с резкой лесковской критикой российской \"социабельности\", но они были неотвратимы, предрешены характером его развития, его биографией.
Горький обособлял Лескова в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации: \"не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор\". Зачастую в такой позиции заключался источник независимой силы художника; он непосредственно принимал в русло своей прозы настроения широкой народной стихии. Однако нередко политическая аморфность препятствовала взлету освободительного пафоса Лескова на высоту бескомпромиссного отрицания ненавистных ему институтов косной романовской государственности и норм российского общежития. И это невзирая на то, что социальный гнев писателя (особенно в сочинениях позднего периода) перехлестывал через берега реформистских концепций совершенствования мира.
То жизненное поле, что суждено было писателю перейти, оказалось Русью \"умоокраденных губернаторов\", знающих \"все, кроме нужд народа\", Русью милитеров, голубой полицейской рати, митроносных пустосвятов, \"профессоров банкового направления\", бесчисленных \"казенных людей\", к коим \"законы не прикладны\", – страной, где только прозвище дурака или признание сумасшедшим давало \"привилегию\" \"пользоваться свободою мышления\" (VI, 374)... Но оно же было и Русью простолюдинов-\"страдателей\", исполненных гуманного самоотречения терпеливцев-\"праведников\", богатырей духа, способных сообщать силу душе \"угнетенного человека\", было поприщем действия \"очарованных странников\", загадочных \"чудаков\" и \"антиков\", \"честных нигилистов\". Проницательный и наблюдательный аналитик отечественных историко-бытовых явлений, Лесков сумел отобразить многоразличные ипостаси русского национального характера, сочувственно показал жертвенный подвиг истинных революционеров, невзирая на остроту своей полемики с их идеями.
В густонаселенный мир лесковской прозы вошли представители, кажется, всех современных ему сословий, состояний, профессий, званий, чинов, фракций, всех разновидностей человеческой натуры. Он умел разглядеть \"в одном поколении\" своих соплеменников \"людей как бы разных веков\". Именно это качество таланта вызвало восторженный возглас горьковского героя из \"Жизни Клима Самгина\": \"Но, он, Лесков, пронзил всю Русь\".
М. Горький отнес писателя к кругу своеобразных мыслителей (в их ряду были названы Достоевский, Писемский, Гончаров, Тургенев), \"у которых более или менее прочно и стройно сложились свои взгляды на историю России, которые имели свой план работы над развитием ее культуры, и – у нас нет причин отрицать это – искренно верили, что иным путем их страна не может идти\" 3. Горький же подчеркивал, что Лесков-художник вполне достоин встать рядом \"с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров\".
Великий знаток России, неутомимый экспериментатор в области литературных жанров и языка, неповторимый мастер по искусству сопряжения реализма с канонами фольклора, с художественным наследием Древней Руси и XVIII века, Лесков, внимательно всматривавшийся в народные религиозно-философские системы, в типы массового сознания, еще не вполне открыт нашим читателем, не вполне прочитан и осмыслен нашей наукой.
Тем не менее отечественное литературоведение обладает бесценным путеводителем по миру лесковской жизни – единственной в своем роде мемуарно-биографической книгой \"Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям\".
Этот труд, принадлежащий перу Лескова Андрея Николаевича, сына писателя, объединяет в себе личные воспоминания и кропотливейшее биографическое разыскание, факты творчества и житейскую историю личности. Показывая, как жил и работал человек \"самоистязающей\", мятущейся души, книга об одном из самых трудных характеров минувшего века волнует бесстрашным пафосом правды. Сосредотачивая внимание на том, что составило силу и обаяние Лескова, его биограф не скрывает теневых сторон богатой натуры, стремится связать причинной связью или сопоставить огромное число сведений, показаний, данных, старательно собранных им на протяжении полувека, – в каком бы сложном и прихотливом узоре ни сочетались они между собой.
Начальные главы \"Жизни Николая Лескова\" – родовая сага, обильная документами и фамильными \"памятями\", что были сохранены в лесковской родне, но остались безвестны и сокрыты для понимания природы лесковского творчества.
Здесь всего ценнее – попытка раскрыть разночинный сословный и демократический мировоззренческий \"грунт\", на котором зиждилось творчество писателя.
Как бы перелистывая старинные альбомы, всматриваясь в пеструю лесковскую родню – начиная от сурового сельского священника деда Дмитрия из села Лески, что сумел внушить о себе трепетные воспоминания, – вчитываясь в незавершенные автобиографические наброски отца, Андрей Лесков свидетельствует о скудности достатков и простонародности бытового уклада семьи будущего писателя. Повествователь замечает особенную ласку отзывов Николая Семеновича из всех \"иже по плоти\" ему, о бабушке, имевшей воистину народную душу. Он внимателен к проявлениям дружбы отца с крестьянскими ребятишками и \"бородачами\", допускавшими \"паныча\" даже на секретные раскольничьи моления; мемуарист воскрешает поэтическую атмосферу деревенских поверий, легенд. Автор-биограф вспоминает о первой встрече отца с полуапокрифическими историями из детской книги и о созерцании немудреных церковных росписей, производившихся ремесленниками-богомазами; о разнотолках в орловских слободках и первом знакомстве с бывшим киевским студентом, подвергнутым опале за политическое вольнодумство... В тщательно инкрустированном писательскими признаниями и мемуарами биографическом труде отражается многотрудный процесс становления личности, но прежде всего в нем прорисовывается обогащение народными впечатлениями. Огромный мир раздвигал перед Лесковым широкие горизонты России. Дороги выносили его то к муравейникам ярмарок, то к губернским заставам, то к укромным \"маластырькам\", то к тихим речным перевозам... И всюду – от Брод до Черного Яра, от Одессы до Ладоги – главным действующим лицом житейского эпоса выступал русский мужик. Так стихийно закладывались основы демократизма писателя.
Андрей Лесков исподволь и непосредственно подводит читателя к уразумению того, что демократические сюжеты, проблемы социального бытия народа не могли не идти об руку с жизнью Н. С. Лескова. И если из глубины лет в петербургский писательский кабинет плыли картины, стучались герои, доносились имена, речь, песни Гостомельщины, Орловщины; если в доме столичного литератора полновластно чувствовали себя простонародные вкусы и привязанности,– все это было сущностью, натурой художника с молодых лет.
Ощущение нераздельности с простым народом даст Лескову смелость и право произнести в первые же его писательские годы, что он знает \"русского человека в самую глубь\": \"Я вырос в народе на гостомельском выгоне с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного, под теплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пыльных замашек. Я с народом был свой человек, и у меня есть в нем много кумовьев и приятелей Я стоял между мужиком и связанными на него розгами \" Собственный жизненный опыт не позволил писателю \"ни поднимать народ на ходули, ни класть его себе под ноги\".Верный своему свободному построению биографии-хроники, Андрей Лесков щедро вводил факты, говорящие о редком богатстве достоверных наблюдений и впечатлений будущего писателя, вне которых не была бы возможна столь обильная жатва. И тема \"праведничества\" народной личности, и защита равенства людей разных наций и верований, и критика аморальной философии дельцов, умевших наживаться на общенародном горе (\"крымские воры\" в Крымскую войну), – все это придет в будущую прозу Лескова из вполне конкретных его впечатлений 1840–1850-х годов: из Орловской палаты уголовного суда, из рекрутских присутствий, из вольных студенческих \"лицеев\" университетского Киева, с \"барок\" частной компании Шкотта. Самая калейдоскопичность фактов, приводимых А. Н. Лесковым, известное уравнивание им бытовых эпизодов, в которых действует отец, и моментов его духовной биографии симптоматичны: в ранней судьбе писателя отнюдь не было гарантий того, что глубокое, сердцевинное, но несколько аморфное народолюбие будущего художника приобретает твердость демократизма последовательного. Встречи с бывшим членом разгромленного властями свободолюбивого киевского Кирилло-Мефодиевского общества Афанасием Марковичем, с основоположником русской научной статистики демократом Дмитрием Журавским, позднее – недолгая дружба с Тарасом Шевченко прерванная смертью поэта, – были весьма показательными вехами в духовном развитии писателя, и можно пожалеть и посетовать, что они не были подробно рассмотрены Андреем Николаевичем Лесковым. Но крупная, самобытная, жадная к знанию мысль его отца воистину металась от одних теоретических трактатов к другим (Фейербах и Кант, Герцен и Ренан, Оуэн и Пирогов), не получая необходимой опоры в строгости социально-философских штудий, не освобождаясь от эклектики, от религиозности и политического идеализма.
Лесков в 1890-е годы выразительно говорил о пробелах в своей теоретической \"школе\": \"Мы не те литераторы, которые развивались в духе известных начал и строго приготовлялись к литературному служению. Между нами почти нет людей, на которых бы лежал хоть слабый след благотворного влияния кружков Белинского, Станкевича, Кудрявцева или Грановского. Мы плачевные герои новомодного покроя, все посрывались \"кто с борка, кто с сосенки\". В этих словах отразились свойственные позднему Лескову поиски теоретической упорядоченности воззрений на мир. Но тяготение к систематизации взглядов проявилось еще в киевский период (1850–1857, 1860 гг.) и, по всей видимости, сопровождало будущего литератора и те три года (1857–1860), которые он служил разъездным агентом частной коммерческой компании \"Шкотт и Вилькинс\". Вне постоянства интереса и стремления к теоретическому знанию как основе понимания мира невозможно было бы обрести и ту внушительную эрудицию, что присутствует в статьях Лескова начала 1860-х гг. (см. хотя бы его отклики на труды по политической экономии, статистике, праву, лесоводству, сельскому хозяйству в \"Отечественных записках\"). Научные уроки Д. Журавского и передовой киевской профессуры (А. П. Вальтер, Н. И. Пилянкевич, И. М. Вигура) отразились и в тех публицистических статьях Лескова из \"Современной медицины\", где он жарко нападал на русские предреформенные порядки, впервые заявляя свою оппозиционность по отношению к существующему режиму и призывая российскую интеллигенцию к литературной активности \"в деле разоблачения общественных язв\", к \"решительным законам и мерам, в особенности касательно интересов рабочего, страждущего класса\", населяющего большие города России.
В книге Андрея Лескова выявлено многообразие жизненных притяжений, испытанных отцом в Киеве, разъяснено, почему писатель именовал древнюю столицу Руси своей \"житейской школою\".
В главах, где речь идет о ранней публицистике писателя, оттенен протестующий пафос первой серьезной работы Николая Лескова – \"во многом щекотливых\" \"Очерков винокуренной промышленности (Пензенская губерня)\", где автор, писавший за год до царского Манифеста от 19 февраля 1861 г., осуждал \"всю систему покровительства многоимущим, выгодно поставленным особам вроде губернаторов и предводителей дворянства\", и нападал на правовое неравенство сословий.
Манифест об отмене крепостного права был воспринят Лесковым с доверчивостью человека, недостаточно искушенного в политике – как начало целой цепи благодетельных реформ сверху, а это – согласно его представлениям – требовало отмежевания от попыток революционного разрешения социальных проблем. Молодой публицист разоблачает плантаторские настроения в среде закоренелых крепостников, вступается за мужиков, от лютой нужды вынужденных воровать лес. Он клеймит тунеядство обладателей латифундий, весь век предающихся \"безумному шлифованию солнечной стороны Невского проспекта и Кузнецкого моста\"; приветствует деятельность петербургских комитетов, созданных при Географическом и Русском вольно-экономическом обществах. проспекта и Кузнецкого моста\"; приветствует деятельность петербургских комитетов, созданных при Географическом и Русском вольно-экономическом обществах. По справедливой оценке биографа, \"в один зимний полусезон он выдвигается в ряды заметных публицистов, общественных фигур Петербурга и Москвы\".
Между тем действительность ставила перед лояльной правительству публицистикой нелегкие вопросы: от Казанской до Виленской губернии катились бунты крестьян, обманутых в своем ожидании \"чистой воли\". Правительство жестоко расправилось в апреле 1861 г. с восставшими мужиками села Бездна Казанской губернии.
Через месяц после бездненской трагедии Лесков писал на страницах либеральных \"Отечественных записок\" по поводу проектирования \"законов неумолимых\" о наказаниях: \"воскрешать Ликурга, Нерона и прочих в мире почивших законодателей, отметивших свои деяния в истории человечества темными пятнами тирании, значит не знать самых основных выводов исторической науки, указывающей на совершенную несостоятельность строгих мер и свидетельствующей о всегдашнем стремлении человечества злоупотреблять запретительными правилами. Виселицы и эшафоты не прекращают убийств в просвещенной стране (Англии. – А. Г.), учреждения которой Европа ставит в образец себе, и не прекратят их, пока истинное просвещение и ясно выработанное понятие о человеческом праве не положит конца бесправию \" .
В оценке публицистики, как это наблюдается и в ряде других случаев, \"сложность и противоречивость творческого облика Н. С. Лескова несколько упрощены\" 1, автором биографии писателя объем рассматриваемого материала заужен. И все же Андрей Лесков вскрывает, насколько непрочно было сближение отца, человека искренних демократических симпатий, с кругом обласкавших его либералов-постепеновцев – сближение, убеждавшее как будто бы в ошибочности, даже опасности взглядов революционеров-\"инакомыслящих\". Свидетельства тому – острые лесковские столкновения с реакционной печатью, критика \"цветословия\" общественно-бесплодных столичных комитетов – \"говорилен\", руководимых лицами либерального лагеря. Конфликтуя в 1862 г. с \"деспотствующим\", как он выражался, \"Современником\" по коренным общественным вопросам, Лесков вместе с тем находился в отмечаемой его сыном \"большей или меньшей рабочей близости\" с демократическим журналом \"Век\" и не раз уважительно высказывался о Чернышевском и о том же \"Современнике\". И оттого же по адресу Лескова раздается увещевательный голос \"нетерпеливца\" Г. З. Елисеева, стремящийся убедить оппонента, что он пока еще не нашел \"своего настоящего пути\".
Лескову, который был истинным разночинцем по своим родовым корням и житейскому опыту, предстояло познать \"трудный рост\" (XI, 508), испытать в силу \"невыработанности\" мировоззрения и мятежности натуры притяжения к полярным общественным группам, направлениям, пережить отталкивания от чуждого во имя утверждения своего подлинного \"Я\", ошибаться, озаряться прозрениями и чувствовать, что нет конца-края дороге к истине: \"Я лишь ищу правды в жизни, и, может быть, не найду ее\" (X, 298). (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Судьба Николая Лескова. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.)
Как и у его гениального современника Льва Толстого, все это было большим, нежели \"противоречия только личной мысли\": \"трудный рост\" Лескова обусловили в высшей степени сложные, противоречивые условия, \"социальные влияния, исторические традиции, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества...\" 4. В писательском и гражданском хождении Николая Лескова наблюдалось искреннее стремление служить социальному прогрессу, интересам народного большинства, но восхождение неумолимо осложнялось драматическим в своем существе упованием на возможность усовершенствования неправедного общества \"изнутри\", с помощью христианско-нравственных, реформистски-просветительских рецептов. Выступления писателя против революционных концепций преобразования мира оказывались в несогласуемом противоречии с резкой лесковской критикой российской \"социабельности\", но они были неотвратимы, предрешены характером его развития, его биографией.
Горький обособлял Лескова в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации: \"не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор\". Зачастую в такой позиции заключался источник независимой силы художника; он непосредственно принимал в русло своей прозы настроения широкой народной стихии. Однако нередко политическая аморфность препятствовала взлету освободительного пафоса Лескова на высоту бескомпромиссного отрицания ненавистных ему институтов косной романовской государственности и норм российского общежития. И это невзирая на то, что социальный гнев писателя (особенно в сочинениях позднего периода) перехлестывал через берега реформистских концепций совершенствования мира.
То жизненное поле, что суждено было писателю перейти, оказалось Русью \"умоокраденных губернаторов\", знающих \"все, кроме нужд народа\", Русью милитеров, голубой полицейской рати, митроносных пустосвятов, \"профессоров банкового направления\", бесчисленных \"казенных людей\", к коим \"законы не прикладны\", – страной, где только прозвище дурака или признание сумасшедшим давало \"привилегию\" \"пользоваться свободою мышления\" (VI, 374)... Но оно же было и Русью простолюдинов-\"страдателей\", исполненных гуманного самоотречения терпеливцев-\"праведников\", богатырей духа, способных сообщать силу душе \"угнетенного человека\", было поприщем действия \"очарованных странников\", загадочных \"чудаков\" и \"антиков\", \"честных нигилистов\". Проницательный и наблюдательный аналитик отечественных историко-бытовых явлений, Лесков сумел отобразить многоразличные ипостаси русского национального характера, сочувственно показал жертвенный подвиг истинных революционеров, невзирая на остроту своей полемики с их идеями.
В густонаселенный мир лесковской прозы вошли представители, кажется, всех современных ему сословий, состояний, профессий, званий, чинов, фракций, всех разновидностей человеческой натуры. Он умел разглядеть \"в одном поколении\" своих соплеменников \"людей как бы разных веков\". Именно это качество таланта вызвало восторженный возглас горьковского героя из \"Жизни Клима Самгина\": \"Но, он, Лесков, пронзил всю Русь\".
М. Горький отнес писателя к кругу своеобразных мыслителей (в их ряду были названы Достоевский, Писемский, Гончаров, Тургенев), \"у которых более или менее прочно и стройно сложились свои взгляды на историю России, которые имели свой план работы над развитием ее культуры, и – у нас нет причин отрицать это – искренно верили, что иным путем их страна не может идти\" 3. Горький же подчеркивал, что Лесков-художник вполне достоин встать рядом \"с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров\".
Великий знаток России, неутомимый экспериментатор в области литературных жанров и языка, неповторимый мастер по искусству сопряжения реализма с канонами фольклора, с художественным наследием Древней Руси и XVIII века, Лесков, внимательно всматривавшийся в народные религиозно-философские системы, в типы массового сознания, еще не вполне открыт нашим читателем, не вполне прочитан и осмыслен нашей наукой.
Тем не менее отечественное литературоведение обладает бесценным путеводителем по миру лесковской жизни – единственной в своем роде мемуарно-биографической книгой \"Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям\".
Этот труд, принадлежащий перу Лескова Андрея Николаевича, сына писателя, объединяет в себе личные воспоминания и кропотливейшее биографическое разыскание, факты творчества и житейскую историю личности. Показывая, как жил и работал человек \"самоистязающей\", мятущейся души, книга об одном из самых трудных характеров минувшего века волнует бесстрашным пафосом правды. Сосредотачивая внимание на том, что составило силу и обаяние Лескова, его биограф не скрывает теневых сторон богатой натуры, стремится связать причинной связью или сопоставить огромное число сведений, показаний, данных, старательно собранных им на протяжении полувека, – в каком бы сложном и прихотливом узоре ни сочетались они между собой.
Начальные главы \"Жизни Николая Лескова\" – родовая сага, обильная документами и фамильными \"памятями\", что были сохранены в лесковской родне, но остались безвестны и сокрыты для понимания природы лесковского творчества.
Здесь всего ценнее – попытка раскрыть разночинный сословный и демократический мировоззренческий \"грунт\", на котором зиждилось творчество писателя.
Как бы перелистывая старинные альбомы, всматриваясь в пеструю лесковскую родню – начиная от сурового сельского священника деда Дмитрия из села Лески, что сумел внушить о себе трепетные воспоминания, – вчитываясь в незавершенные автобиографические наброски отца, Андрей Лесков свидетельствует о скудности достатков и простонародности бытового уклада семьи будущего писателя. Повествователь замечает особенную ласку отзывов Николая Семеновича из всех \"иже по плоти\" ему, о бабушке, имевшей воистину народную душу. Он внимателен к проявлениям дружбы отца с крестьянскими ребятишками и \"бородачами\", допускавшими \"паныча\" даже на секретные раскольничьи моления; мемуарист воскрешает поэтическую атмосферу деревенских поверий, легенд. Автор-биограф вспоминает о первой встрече отца с полуапокрифическими историями из детской книги и о созерцании немудреных церковных росписей, производившихся ремесленниками-богомазами; о разнотолках в орловских слободках и первом знакомстве с бывшим киевским студентом, подвергнутым опале за политическое вольнодумство... В тщательно инкрустированном писательскими признаниями и мемуарами биографическом труде отражается многотрудный процесс становления личности, но прежде всего в нем прорисовывается обогащение народными впечатлениями. Огромный мир раздвигал перед Лесковым широкие горизонты России. Дороги выносили его то к муравейникам ярмарок, то к губернским заставам, то к укромным \"маластырькам\", то к тихим речным перевозам... И всюду – от Брод до Черного Яра, от Одессы до Ладоги – главным действующим лицом житейского эпоса выступал русский мужик. Так стихийно закладывались основы демократизма писателя.
Андрей Лесков исподволь и непосредственно подводит читателя к уразумению того, что демократические сюжеты, проблемы социального бытия народа не могли не идти об руку с жизнью Н. С. Лескова. И если из глубины лет в петербургский писательский кабинет плыли картины, стучались герои, доносились имена, речь, песни Гостомельщины, Орловщины; если в доме столичного литератора полновластно чувствовали себя простонародные вкусы и привязанности,– все это было сущностью, натурой художника с молодых лет.
Ощущение нераздельности с простым народом даст Лескову смелость и право произнести в первые же его писательские годы, что он знает \"русского человека в самую глубь\": \"Я вырос в народе на гостомельском выгоне с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного, под теплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пыльных замашек. Я с народом был свой человек, и у меня есть в нем много кумовьев и приятелей Я стоял между мужиком и связанными на него розгами \" Собственный жизненный опыт не позволил писателю \"ни поднимать народ на ходули, ни класть его себе под ноги\".Верный своему свободному построению биографии-хроники, Андрей Лесков щедро вводил факты, говорящие о редком богатстве достоверных наблюдений и впечатлений будущего писателя, вне которых не была бы возможна столь обильная жатва. И тема \"праведничества\" народной личности, и защита равенства людей разных наций и верований, и критика аморальной философии дельцов, умевших наживаться на общенародном горе (\"крымские воры\" в Крымскую войну), – все это придет в будущую прозу Лескова из вполне конкретных его впечатлений 1840–1850-х годов: из Орловской палаты уголовного суда, из рекрутских присутствий, из вольных студенческих \"лицеев\" университетского Киева, с \"барок\" частной компании Шкотта. Самая калейдоскопичность фактов, приводимых А. Н. Лесковым, известное уравнивание им бытовых эпизодов, в которых действует отец, и моментов его духовной биографии симптоматичны: в ранней судьбе писателя отнюдь не было гарантий того, что глубокое, сердцевинное, но несколько аморфное народолюбие будущего художника приобретает твердость демократизма последовательного. Встречи с бывшим членом разгромленного властями свободолюбивого киевского Кирилло-Мефодиевского общества Афанасием Марковичем, с основоположником русской научной статистики демократом Дмитрием Журавским, позднее – недолгая дружба с Тарасом Шевченко прерванная смертью поэта, – были весьма показательными вехами в духовном развитии писателя, и можно пожалеть и посетовать, что они не были подробно рассмотрены Андреем Николаевичем Лесковым. Но крупная, самобытная, жадная к знанию мысль его отца воистину металась от одних теоретических трактатов к другим (Фейербах и Кант, Герцен и Ренан, Оуэн и Пирогов), не получая необходимой опоры в строгости социально-философских штудий, не освобождаясь от эклектики, от религиозности и политического идеализма.
Лесков в 1890-е годы выразительно говорил о пробелах в своей теоретической \"школе\": \"Мы не те литераторы, которые развивались в духе известных начал и строго приготовлялись к литературному служению. Между нами почти нет людей, на которых бы лежал хоть слабый след благотворного влияния кружков Белинского, Станкевича, Кудрявцева или Грановского. Мы плачевные герои новомодного покроя, все посрывались \"кто с борка, кто с сосенки\". В этих словах отразились свойственные позднему Лескову поиски теоретической упорядоченности воззрений на мир. Но тяготение к систематизации взглядов проявилось еще в киевский период (1850–1857, 1860 гг.) и, по всей видимости, сопровождало будущего литератора и те три года (1857–1860), которые он служил разъездным агентом частной коммерческой компании \"Шкотт и Вилькинс\". Вне постоянства интереса и стремления к теоретическому знанию как основе понимания мира невозможно было бы обрести и ту внушительную эрудицию, что присутствует в статьях Лескова начала 1860-х гг. (см. хотя бы его отклики на труды по политической экономии, статистике, праву, лесоводству, сельскому хозяйству в \"Отечественных записках\"). Научные уроки Д. Журавского и передовой киевской профессуры (А. П. Вальтер, Н. И. Пилянкевич, И. М. Вигура) отразились и в тех публицистических статьях Лескова из \"Современной медицины\", где он жарко нападал на русские предреформенные порядки, впервые заявляя свою оппозиционность по отношению к существующему режиму и призывая российскую интеллигенцию к литературной активности \"в деле разоблачения общественных язв\", к \"решительным законам и мерам, в особенности касательно интересов рабочего, страждущего класса\", населяющего большие города России.
В книге Андрея Лескова выявлено многообразие жизненных притяжений, испытанных отцом в Киеве, разъяснено, почему писатель именовал древнюю столицу Руси своей \"житейской школою\".
В главах, где речь идет о ранней публицистике писателя, оттенен протестующий пафос первой серьезной работы Николая Лескова – \"во многом щекотливых\" \"Очерков винокуренной промышленности (Пензенская губерня)\", где автор, писавший за год до царского Манифеста от 19 февраля 1861 г., осуждал \"всю систему покровительства многоимущим, выгодно поставленным особам вроде губернаторов и предводителей дворянства\", и нападал на правовое неравенство сословий.
Манифест об отмене крепостного права был воспринят Лесковым с доверчивостью человека, недостаточно искушенного в политике – как начало целой цепи благодетельных реформ сверху, а это – согласно его представлениям – требовало отмежевания от попыток революционного разрешения социальных проблем. Молодой публицист разоблачает плантаторские настроения в среде закоренелых крепостников, вступается за мужиков, от лютой нужды вынужденных воровать лес. Он клеймит тунеядство обладателей латифундий, весь век предающихся \"безумному шлифованию солнечной стороны Невского проспекта и Кузнецкого моста\"; приветствует деятельность петербургских комитетов, созданных при Географическом и Русском вольно-экономическом обществах. проспекта и Кузнецкого моста\"; приветствует деятельность петербургских комитетов, созданных при Географическом и Русском вольно-экономическом обществах. По справедливой оценке биографа, \"в один зимний полусезон он выдвигается в ряды заметных публицистов, общественных фигур Петербурга и Москвы\".
Между тем действительность ставила перед лояльной правительству публицистикой нелегкие вопросы: от Казанской до Виленской губернии катились бунты крестьян, обманутых в своем ожидании \"чистой воли\". Правительство жестоко расправилось в апреле 1861 г. с восставшими мужиками села Бездна Казанской губернии.
Через месяц после бездненской трагедии Лесков писал на страницах либеральных \"Отечественных записок\" по поводу проектирования \"законов неумолимых\" о наказаниях: \"воскрешать Ликурга, Нерона и прочих в мире почивших законодателей, отметивших свои деяния в истории человечества темными пятнами тирании, значит не знать самых основных выводов исторической науки, указывающей на совершенную несостоятельность строгих мер и свидетельствующей о всегдашнем стремлении человечества злоупотреблять запретительными правилами. Виселицы и эшафоты не прекращают убийств в просвещенной стране (Англии. – А. Г.), учреждения которой Европа ставит в образец себе, и не прекратят их, пока истинное просвещение и ясно выработанное понятие о человеческом праве не положит конца бесправию \" .
В оценке публицистики, как это наблюдается и в ряде других случаев, \"сложность и противоречивость творческого облика Н. С. Лескова несколько упрощены\" 1, автором биографии писателя объем рассматриваемого материала заужен. И все же Андрей Лесков вскрывает, насколько непрочно было сближение отца, человека искренних демократических симпатий, с кругом обласкавших его либералов-постепеновцев – сближение, убеждавшее как будто бы в ошибочности, даже опасности взглядов революционеров-\"инакомыслящих\". Свидетельства тому – острые лесковские столкновения с реакционной печатью, критика \"цветословия\" общественно-бесплодных столичных комитетов – \"говорилен\", руководимых лицами либерального лагеря. Конфликтуя в 1862 г. с \"деспотствующим\", как он выражался, \"Современником\" по коренным общественным вопросам, Лесков вместе с тем находился в отмечаемой его сыном \"большей или меньшей рабочей близости\" с демократическим журналом \"Век\" и не раз уважительно высказывался о Чернышевском и о том же \"Современнике\". И оттого же по адресу Лескова раздается увещевательный голос \"нетерпеливца\" Г. З. Елисеева, стремящийся убедить оппонента, что он пока еще не нашел \"своего настоящего пути\".